— Что тебе хотелось бы знать, детка? Какого поучения ждешь от учителя? Каково, например, превзойти ханжеством самого Святошу Роли?

— Дядя Роли не был ханжой, он был фанатиком. А ты нет.

Он скривился.

— Не говори мне о фанатиках! Я ведь и сам творю фанатиков, Алиса! Мои помощники… ученики, скорее. Они же верят каждому моему слову, и я вижу, что происходит с ними день за днем. Они превращаются в фанатиков, все до одного, а я чувствую себя ужасным ханжой.

— Неужели Мой Кузен — Мессия обуреваем сомнениями? — Уж не ждет ли он одобрения от Алисы? Это так не похоже на Эдварда. — Чему ты их учишь? Универсальному монотеизму Службы?

Он пожал плечами так, словно вопрос был несуществен или ответ слишком очевиден.

— Много чему. В этическом отношении это Золотые Заповеди, общие для всех религий, — заботься о хворых, помогай бедным, не подними руку на ближнего… По большей части все это из христианства — в конце концов, мои корни в нем, — но мне кажется, любой мусульманин, буддист или сикх тоже согласился бы с этим.

— А в теологическом отношении?

— Монотеизму. — Он помолчал немного, хмурясь. Казалось, он никогда не задумывался об этом раньше. — И переселению душ.

— Это еще почему?

— Не знаю… — Он запустил пятерню в волосы и ухмыльнулся. — Наверное, потому, что дядя Роли ясно обрисовал мне Рай как бесконечное, тоскливое воскресное утро с распеванием псалмов. Потому, что реинкарнация все-таки поприятнее, чем адский огонь. Ну скажи, с какой стати Бог настаивает, чтобы у нас все удалось с первой попытки? Зачем заставлять всех проходить один и тот же экзамен?

— И если у нас только одна попытка прожить жизнь правильно, это дает жрецам больше власти над нами, так ведь?

— Ба! Знаешь, а об этом я и не думал! Чертовски здорово! Мне нравится. И потом, ты ведь не можешь доказать, что я заблуждаюсь, верно?

— Нет. Так чего ты так расстраиваешься из-за того, что породил несколько фанатиков? Ты ведь не проповедуешь насилия или преследования инакомыслящих, нет? Ты не говоришь им заведомой лжи?

Он снова помрачнел.

— Нет, говорю. Я использую ману, которую они дают мне, для того, чтобы лечить их детей, а потом говорю им, что это чудо ниспослано Богом, в которого сам не верю.

— А что случится, если ты скажешь им правду?

— Какую правду? Что всей своей силой я обязан их вере? Они мне не поверят. Даже у харизмы есть свои пределы. Нет веры — нет маны. Нет маны — нет крестового похода.

— Ты совершенно уверен, что это не Бог послал тебя?

— Алиса! Прошу тебя! Если я начну думать об этом, я превращусь в религиозного маньяка!

— Ты не из таких. Я бы сказала, ты прагматик. Ты делаешь все что можешь, учитывая обстоятельства. Целью Игры является убить Зэца, так? Избавив таким образом мир от монстра?

Он снова взъерошил рукой волосы. Его давно пора постричь.

— Значит, цель оправдывает средства?

— Воспоминания, воспоминания! Ты играешь роль адвоката Дьявола, мой милый. Ты всегда этим занимался. — Она увидела, как на лице его мелькнула хитрая улыбка, и это тоже было до боли знакомо по давно прошедшим годам. — И потом, у тебя было гораздо больше времени на то, чтобы обдумать ответы, чем у меня. Вот ты теперь и ответь.

С минуту он мрачно смотрел в огонь.

— Мне кажется, иногда жизнь заставляет нас избрать Путь Наименьшего Зла. Как тебе такое обоснование?

— На мой взгляд, звучит разумно, — осторожно ответила она.

— Совсем недавно я не смог убедить старину Смедли. Святым так думать не положено. Святой не поступается принципами, чего бы это ни стоило ему — или кому-нибудь еще. Я ведь всего лишь политический революционер, выдающий себя за пророка.

— В тебе больше святости, чем в большинстве остальных. Ты всегда строго следовал принципам.

— Святоша Роли тоже. Знаешь, раньше мне казалось, что старому хрычу нравилось стращать своего непутевого племянника адским пламенем. Теперь я в этом не уверен.

— Боже праведный! Ты и впрямь становишься проницательным, не так ли?

Он рассмеялся, возможно, не заметив удивленных улыбок своей охраны.

— Нет, это просто здорово, что ты здесь! — Он снова посерьезнел. — Алиса, милая, я не сомневаюсь, что ты настоящая, любимая Алиса. Я ни капельки не сомневаюсь в твоей искренности, и все же твое появление здесь чуть-чуть настораживает меня. Ты совершенно уверена, что та мисс Пимм, которую ты встретила, была настоящая мисс Пимм?

Алиса несколько раз открыла и закрыла рот.

— Ну, пожалуй, я могу ответить на этот вопрос только отрицательно! Я хочу сказать, откуда мне знать точно? Она казалась моложе, чем была два года назад. Я решила, это потому, что тогда она играла роль, а сейчас нет, или по крайней мере играла другую роль. — Она сообразила, что до сих пор не рассказала ему про появление Зэца в Олимпе, что, собственно, и послужило причиной ее поездки сюда.

Эдвард прикусил губу.

— Это ничего еще не значит, — пробормотал он. — Итак, ты отправилась в Олимп. Чья это идея — отправить тебя и Джамбо…

Он не успел договорить — послышались крики и топот башмаков. Его телохранители вскочили. Из прохода выбежал, размахивая факелом, маленький светловолосый страж, которого она уже видела раньше. Следом за ним бежала Урсула Ньютон. Они что-то залопотали на тарабарском наречии. Эдвард вскочил и кинулся к выходу, и двое телохранителей мгновенно встали между ним и Алисой. Она осталась сидеть на своем славном, уютном камне.

Паренек с факелом выбежал снова, возможно, чтобы оповестить всех о том, что Освободитель идет.

— Извини, тебе придется немного подождать, — сказал ей Эдвард. — Там, снаружи, какая-то девушка, у нее припадок, и все боятся, что она вот-вот умрет. — Проходя мимо нее, он скорбно улыбнулся. — Работе бога не видно конца.

— Насколько я помню, — возразила она, — в сходных обстоятельствах Иисусу не было необходимости идти в дом центуриона.

Улыбка Эдварда исчезла.

— Но то же был Иисус. А это всего лишь я. — Он скрылся в проходе. Ну что ж, по крайней мере он еще не окончательно превратился в религиозного маньяка.

Из-за завала доносилось пение — большинство Свободных явно еще не знали о необходимости медицинского вмешательства. Телохранители вернулись на свои места. Означало ли это, что теперь они ее тюремщики? Урсула Ньютон тоже осталась. Со вздохом усталого облегчения она устроилась на соседнем камне, словно учительница по окончании последнего урока, и устремила на Алису взгляд, спокойный, как на плакатах, призывающих записываться добровольцами.