— Но мы будем вести себя так, будто ничего не случилось.
— Разумеется. Мы искупаемся в ее ласках.
— Предоставь это мне, ты ведь знаешь, какой я бываю в коварстве.
— Мы будем ласкать ее всю ночь.
— Непременно.
— Ах, мой ангел, подумать только: мы станем самыми богатыми женщинами на свете!
— Только после этого не надо задерживаться в Неаполе.
— Да, да, мы сразу покинем Италию. Вернемся в нашу милую Францию, купим богатые поместья и проживем остаток жизни вместе… Как мы будем счастливы, Жюльетта!
— С нашим богатством мы сможем позволить себе все, — подхватила я. — Только идиоты не смеют употреблять все средства — и законные и незаконные, — чтобы быть счастливыми. Мне кажется, Клервиль, я скорее умру, чем откажусь от воровства; оно доставляет мне одно из самых больших удовольствий, и без него я не представляю себе жизни. В такие минуты я испытываю такое же ощущение, какое испытывает обычная женщина во время плотских утех. Преступление щекочет и возбуждает нервы, связанные с зонами наслаждения, точно так же, как это делает палец или мужской орган; я извергаюсь даже при мысли о преступлении, которое мне предстоит совершить. Вот бриллиант, который предлагала мне Шарлотта, он стоит пятьдесят тысяч. Я не приняла его. Он был противен мне в качестве подарка, но я его украла, и теперь он мне очень дорог.
— Значит, ты все-таки завладела им?
— Конечно. И меня нисколько не удивляет, что есть люди, которые предаются подобной страсти единственно для того, чтобы испытать жгучее наслаждение. Я буду воровать до конца своей жизни, будь у меня два миллиона дохода, все равно я не отступлю от своих принципов.
— Теперь я совершенно уверена, что Природа создала нас друг для друга. Поэтому нам просто нельзя расставаться ни в коем случае.
За обедом мы втроем обсуждали завтрашнюю экскурсию на Везувий. А вечером были в Опере; сам король подошел к нашей ложе засвидетельствовать нам свое почтение, и все глаза были устремлены на нас. Вернувшись домой, мы ели душистое жаркое, запивая его кипрским вином, потом испытали семь или восемь оргазмов в объятиях женщины, которой уже вынесла приговор наша порочность. После этого уложили ее в постель и остаток ночи провели вдвоем; до того, как наступил рассвет, мы еще несколько раз сбросили семя при восхитительной мысли о том, что очень скоро будем попирать ногами возвышенное чувство дружбы и пред-. анности. Я, конечно, понимаю, что такое злодеяние могут оценить только высоко организованные умы, наподобие наших, и заслуживает жалости человек, лишенный подобной возможности, ибо он лишен необыкновенных удовольствий; более того, я утверждаю, что он не знает, что такое истинное счастье.
Мы поднялись вместе с солнцем. Преступные замыслы не дают спать, приводя в смятение все чувства; мозг непрестанно перебирает их, и вы не только предвкушаете удовольствие — вы его испытываете в полной мере.
Карета, запряженная шестеркой лошадей, доставила нас к подножию Везувия. Там мы нашли проводников, которые захватили с собой веревки и прочее снаряжение, необходимое для подъема на вулкан, а путь до вершины занял у нас два часа и стоил пары новой обуви. Несмотря на усталость, мы пребывали в превосходном расположении духа и много шутили с Олимпией, и бедняжка до последнего момента не догадывалась о причине нашего настроения.
Между прочим, это нелегкий труд — карабкаться на гору по щиколотку в пепле, когда, сделав четыре шага вперед, вы сползаете вниз на шесть шагов, когда над вами постоянно висит опасность провалиться сквозь тонкую корку в расплавленную лаву. Поднявшись наверх, мы сели на самом краешке кратера и с замиранием сердца заглянули в глотку вулкана, который в минуты гнева бросает в дрожь Неаполитанское королевство.
— Как вы думаете, нам нечего сегодня бояться? — спросили мы у проводников.
— Нет. Может случиться выброс серы и кусочков пемзы, но непохоже, что будет извержение.
— В таком случае, друзья, — сказала Клервиль, — оставьте корзину с закусками и можете возвращаться в деревню. Мы хотим побыть здесь.
— А вдруг что-то случится.
— Вы же сами сказали, что все будет в порядке.
— Никогда нельзя быть уверенным…
— Ну что ж, если начнется что-нибудь серьезное, мы сами спустимся вниз и будем оттуда наблюдать за извержением.
Клервиль сопроводила свои слова несколькими золотыми монетами, и разговор был окончен.
Когда проводники спустились достаточно далеко, мы с Клервиль обменялись быстрым взглядом.
— Будем действовать хитростью? — шепотом спросила я.
— Нет, силой, — ответила она.
В следующий момент мы схватили Олимпию.
— Итак, сука, — сказали ей, — ты нам надоела; мы привели тебя в это место, чтобы расправиться с тобой. Под нами вулкан, куда ты сейчас отправишься живьем.
— Пощадите! — простонала она. — Что я вам сделала?
— Абсолютно ничего. Ты нам надоела, разве этого мало?
Мы сунули ей в рот перочинный нож, чтобы она прекратила свои стоны и горестные жалобы. Потом Клервиль связала ей руки шарфом, который мы захватили специально для этой цели; я связала ноги, и когда Олимпия оказалась в беспомощном состоянии, мы отступили в сторону и расхохотались. Из ее прекрасных глаз ручьями текли слезы, оставляя жемчужные капельки на ее величественной груди. Мы раздели ее и начали терзать ее тело: щипали белоснежные груди, кололи булавками ягодицы, вырывали из лобка волосы, а я откусила ей клитор. Наконец, после двух часов нескончаемых истязаний и унижений, мы взяли ее за руки и за ноги, поднесли к краю жерла и сбросили вниз. Она исчезла в кратере, и несколько минут мы слышали шум падающего тела, натыкавшегося на выступы, разбивавшегося об острые камни; постепенно шум стих, и воцарилась тишина.
— Вот и все, — произнесла Клервиль, которая продолжала мастурбировать обеими руками. — Черт меня побери, милая Жюльетта, давай ляжем на край вулкана и будем извергаться; ведь мы только что совершили преступление, совершили один из тех сладостных поступков, которые зовутся чудовищными. И если то, что мы сделали, действительно оскорбляет Природу, пусть она отомстит нам — ведь она может отомстить, если захочет; пусть произойдет извержение, пусть вскипает лава в глубинах этой преисподней и сотрет нас с лица земли.
