— Тебе легко!.. Ай-й!.. Блин!
Он сел на пол и схватил себя за голову, не выпуская из рук топор.
Успокоиться и прийти в норму нам обоим вскоре помогла бутылка дорогого и роскошного шнапса из его рюкзака. Аркадий пил со знанием дела, я — кряхтел и морщился, но воспринимал поило как лекарство и подливал себе ещё и ещё. Мало-помалу алкоголь вместе с частичкой рассудка забрал у нас и сковывавший нас ужас от пережитого, и мы оба, если уместно будет так выразиться, пришли в адекватное состояние. Часы тикали на кухонной стене, а мы всё пили и ждали, пока придёт Ангелина с её матерью, и мы услышим звонок домофона. Но никто так и не приходил.
— Капец… — бормотал Аркадий, осознавая, что с каждой минутой надежды на лучший исход у него становится всё меньше.
— Да ладно ты! Времени ещё — десять часов. Они, видать, уснули тогда снова и спят до сих пор.
— Хорош уже, а! Ясно же всё. Что-то нечисто. По ходу… Блин, а чё они могут сделать, как думаешь? — спрашивал он.
— В смысле «сделать»?
— Ну там, не знаю. Ты вон, как-то про рабство чё-то говорил.
— Да я же так, шутя. Какое рабство? Мы ж не в Древнем Египте.
— Ага. Ну всё равно, они же черти, блин! Ещё и злющие щас, как чёрт.
— Да ну, брось! Ну чё они вот, а? Чё? Там из тех, кто даже уходить планировал, половина мужиков здоровых. Чё ты думаешь, они зайдут и всех насиловать будут, а?
Аркадий вздрогнул. Был видно, что я озвучил его худшие догадки. Я поспешил исправить положение:
— Насиловать мужиков, прикинь? Х-ха! Да расслабься. Всё окей будет, вот увидишь.
— А если нет?
— А если нет — тогда и подумаем. Давай ещё по одной.
К полудню бутылка опустела. Я чувствовал себя мертвецки пьяным и вместе с тем живее всех живых.
— Надо туда идти, слыш, — сказал Аркадий, тоже уже заметно окосев. Он курил прямо в кухне, но я не возражал.
— Куда ты щас пойдёшь? — ответил я, — Дороги не найдёшь, заблудишься. У тебя есть чё ещё?
— Да, я ещё винца брал.
— Давай разопьём. Ужрёмся так, чтоб совсем, и ляжем отсыпаться. А как проспимся — так и будем решать. Ну, ты будешь: я-то никуда не пойду, не обессудь.
— Тупая идея. А если они придут?
— А если придут — мы откроем. Ты чё, звонок не услышишь?
— А вдруг не услышу?
— В прихожей на полу ляжем, как свиньи. Так точно проснёмся, если позвонят.
— Позвонят! Бл… Телефон!!! — озарило вдруг Аркадия.
Он вытащил из кармана мобильник и набрал, по всей видимости, номер Ангелины. Первые три долгих гудка он слушал с надеждой. Потом, с каждым новым, надежда таяла в его глазах, и я вдруг вспомнил себя, дозванивавшимся в первые дни до матери с отцом.
— Не отвечает, — прокомментировал он, нажав на сброс.
— Тогда не знаю, — ответил я, и впрямь не зная, что ещё ему сказать.
— Так, всё, я пойду, — решительно сказал он, вскочив со стула. У него тут же закружилась голова, и он закачался, едва не рухнув прямо на стол.
— Ну куда ты такой пойдёшь?
— Пойду! Надо это быстро решать, иначе — капец.
— Да может… Может ну его, а?
— В смысле «ну его»?
— Ну, нафиг? Ты сам целый, чё тебе ещё надо? Погоди, отдышись, проспись, там уже подумаешь свежей головой.
— Чё думать-то? Это ж не левые люди какие. Мы с ней… Не знаю уже, сколько.
— Да это понятно. Но сам-то… Ты ж сам там пропасть можешь. А так хоть… Не знаю, блин. Так хоть сам живой останешься, стопудово.
— А нафиг мне самому живому быть просто так, скажи?
Сказав это, Аркадий посмотрел на меня плывущими, беспросветно пьяными глазами. Но за блестевшей в свете кухонной лампы пеленой алкогольного одурения в его взгляде читалось что-то настолько трезвое и ясное, что я, как ни старался, не смог придумать к этому подходящего описания. Он был подавлен, был в смятении, но несмотря на это, он точно знал, что составляет смысл его существования даже в этой новой, бессмысленной реальности и ни секунды не сомневался в том, что ему нужно делать дальше.
— Только слыш, это… Я многого прошу, наверное, а ты и так много сделал. Но я всё-таки попрошу, потому что иначе никак… — Аркадий взял долгую театральную паузу, которая, несмотря на всю свою внешнюю наигранность, в сущности своей была бесконечно искренней.
— Ну чё? Говори.
— Мне, наверное, бабло нужно будет. Или драгоценности какие. Чтоб откупиться. Они по-любому там, если держат их, просто так не отпустят. А я перебить всех не смогу — я ж не Рэмбо. И не этот… Как его? Джеймс Бонд. Типа, прокрастс… Прокрстк… Про-красть-ся я не смогу тайком и их выкрст… выкраскс… Ну, ты понял, короче.
— Понял, — ответил я.
У матери с отцом был тайник с валютой и драгоценностями, местоположение которого я знал, хотя они сами мне о нём никогда не говорили. Всё, что они сберегали на чёрный день, было в ящике комода в их спальне. Том самом ящике с нижним бельём, в котором не стал рыться лысый мужик в кожаной куртке, вломившийся в мою квартиру на пятый день и требовавший дать ему аптечку. Теперь и вы знаете, где находятся ценные вещи моих родителей, но, если вдруг вам захочется найти их и прибрать всё к своим рукам, спешу вас расстроить: там больше ничего нет.
Взяв всё, что я ему отдал, Аркадий направился в ванну, чтобы умыться холодной водой и намочить голову. Так он надеялся хоть немного протрезветь.
— Точно не передумаешь? — спросил напоследок я, когда уже открывал входную дверь.
— Нет. Давай, не томи.
— Ладно. Удачи тебе.
— Спасибо. Тебе тоже. Да может и увидимся ещё сегодня! А может, мы сразу ко мне пойдём — не знаю. Но ты в всё равно хотя бы щас пока, первое время, будь у домофона.
— Буду.
— Ну всё, я погнал, давай.
Аркадий вышел в подъезд, и я закрыл за ним дверь.
Я больше не пил, решив оставить бутылку вина из своего рюкзака на чёрный день. Но и без новой дозы сознание моё плыло, и с каждой минутой в полном одиночестве и в давящей тишине гостиной я всё больше хотел спать. Я решил, что прилягу ненадолго тут, на диване, а если кто-то позвонит в домофон, я обязательно услышу и открою. Спал я крепко и долго, с перерывами на редкие пробуждения для похода в туалет. Окончательно проснулся я только в половине шестого вечера. Аркадий с Ангелиной и её матерью так и не появились, и я был уверен, что не мог пропустить звонок домофона. Это значило, что либо они ушли к Аркадию, миновав мой дом, либо… Либо что-то помешало им добраться до меня, а то и даже выйти за пределы Радуги. Я решил включить компьютер — впервые за долгое-долгое время — зайти в интернет, написать Аркадию и справиться о том, как у него дела. Но, открыв окно браузера, я обнаружил, что интернет исчез. И больше после того вечера он так и не появился.
По тому, сколько времени в нашем пьяном разговоре мы с Аркадием уделили обсуждению того, что произошло на парковке перед Радугой, могло показаться, будто бы смерть Юры и его отца вовсе прошла мимо нас, не оставив поводов к тому, чтобы всё это дело проговорить. На самом деле, конечно же, нет. Просто что тут уже теперь обсуждать-то? Да, оба из нас впервые увидели, как умирает человек — именно человек, а не ходячий мертвец, который, в сущности, и так уже мёртв. Да, всё увиденное останется в нашей памяти до конца наших дней. Но, пожалуй, мы были не настолько близки, чтобы делиться своими глубокими переживаниями на этот счёт друг с другом — вот, что. О том, что сейчас происходит в Радуге, я не имею ни малейшего понятия. Знаю только, что теперь там находятся все эти люди, для которых рутинным делом оказалось зарезать и застрелить человека, а значит — туда лучше больше не соваться. Людей, творящих на улицах то, что раньше казалось немыслимым, теперь стало много, и в этом смысле весь наш город вскоре превратится в одну большую Радугу — дайте только время. Сегодня, например, пока писал, видел под окнами каких-то трёх упырей, бивших стёкла в квартирах на первом этаже моего дома. Потом они влезали внутрь и, должно быть, выносили всё подчистую. Те, кто на такого рода дерзости не способны, в массе своей продолжают сидеть по домам и бояться. Вряд ли в ком-либо ещё теплится надежда на то, что всё как-нибудь рано или поздно рассосётся, и жизнь вернётся в привычное русло. Теперь людей отделяет от выхода наружу один только страх. Но с отключением электричества, водоснабжения, сотовой связи, с уходом в небытие всего того, что раньше составляло нашу привычную жизнь, и наличие чего позволяло продолжать отсиживаться в стенах своих квартир — без всего этого и самые запуганные вскоре начнут выползать на улицы и контактировать с враждебным внешним миром. И неясно, во что это всё выльется. Мне осталось рассказать лишь о последних шести днях, чтобы дойти до того самого дня, когда я нашёл дневник и начал его вести. Постараюсь сделать это завтра. А потом сделаю так, чтобы для меня всё закончилось. Для этого я уже подготовил всё необходимое.
