— Нет конечно! — ответил Юрин отец, — Сами выйдем, нефиг им тут делать, сволочам. Пошли!

Он открыл центральные двери, и мы вышли на парковку перед торговым центром, где встретились лицом к лицу с теми, кто уже решил, что Радуга теперь в их руках, и это вопрос решённый. Впереди них шёл тот же человек, который вчерашним вечером приходил сюда и держал речь на фуд-корте. Он и заговорил первым:

— Все что ли? Остальные свалили уже?

— Никто не… — голос Юриного отца дрогнул. Он прокашлялся, чтобы прочистить горло, а затем продолжил, — Никто не свалил никуда. Все внутри.

— Чё, только вы уматываете, получается? Ну, в добрый путь! С нашей стороны бакланов этих полудохлых вроде не было. Коли туда подадитесь — тихо всё будет.

— Никуда никто не уматывает. Все остаются. Вы — назад идёте, откуда пришли.

Было видно, что Юрин отец ждёт подходящего момента, чтобы достать из-за спины свой главный козырь в этой партии, но с каждой секундой терпение и выдержка его таяли, и он уже почти был на взводе. Человек из Восхода усмехнулся и вполоборота глянул на тех, кто был у него за спиной. Они тоже ухмыльнулись, и ухмылка на их лицах больше походила на хищный оскал.

— Ну-ну. Чё, махаться будем? Десять на сколько? Раз, два, три…

— На столько же. Нас тут девять, а десятый — вот.

Юрин отец достал пистолет. Чувствовалось, как люди из Восхода напряглись, хотя внешне они и никак не выказали своего трепета перед усилением наших переговорных позиций.

— Чё, стрелять будешь? — осторожно, уже без усмешки спросил человек из Восхода.

— Понадобится — буду! — ответил Юрин отец.

— Ладно, понял, всё. Ты расслабься, я вкурил. Можешь опустить.

— А ты отойди!

— Отойду. Ты только не тычь в меня, а то нехорошо такие вещи на людей направлять.

— Давай-давай. Дальше! Вот так. И ещё дальше. А теперь — все развернулись, и спокойно идём на…

— Чё стоишь, не тупи, кончай его, — сказал человек из Восхода убаюкивающим тоном — так, что почти никто сразу и не понял, к чему он это, и кому эта фраза была адресована. Никто, кроме одного.

Вы-то, дорогие читатели, уж наверняка сразу до всего догадались. Не стремлюсь умалить ваши незаурядные детективные способности — просто расскажу, как так получилось, и почему ни я — дурак, — ни кто-либо другой, находившийся в центре всего того многостраничного повествования, с которым вы, надо думать, уже ознакомились, не додумался до всего сразу так же быстро, как это сделали вы. Вот, какая штука: вы читаете дневник того, кто описывает произошедшее с ним, уже делая акценты на всех тех деталях, которые будут важны для всего, что вы прочтёте после. Проще говоря, по отношению к реальной цепи событий, всё читаемое вами — это вторичный продукт моего осмысления пережитого и соединения всего этого в стройную и последовательную историю. Рискну предположить, что, находясь на моём месте и проживая описанные события сызнова, минуту за минутой, во всей их пестроте и многообразии тех деталей, которые я предпочёл опустить, даже такие незаурядные шерлоки холмсы как вы могли бы упустить из виду всё то, на что не обращал внимания и я, находясь в моменте. Переложив все прожитые мною события на бумагу, я дистиллировал их, избавив от примесей, благодаря чему вы получили эссенцию в виде линейной истории, в которой уже соединены воедино все ключевые связующие звенья. А уж следуя от звена к звену, читая всё это, вы, конечно же, без труда поняли, кто среди нас всё это время был, так скажем, агентом полууголовного сообщества странников из Восхода. Зачем я так разошёлся, и для чего я всё это вам тут рассказываю? Чтобы вы не думали плохо обо мне или о ком-либо ещё из числа фигурантов моего предсмертного повествования: что я — дурак, что полицейский — дурак и балбес, что Юрин отец — непроходимый тупица, не видевший дальше своего носа, и что все мы были просто кучкой идиотов, не заметивших очевидное. О мёртвых либо хорошо, либо — ничего, поэтому отбросьте пожалуйста все ложные предубеждения и наслаждайтесь кровавой баней.

Через несколько долгих секунд после того, как прозвучала команда человека из Восхода, Тоха подошёл к Юриному отцу сзади и ударил его ножом в шею. Тот, наверное, и не понял ничего сразу — только дёрнулся и издал тихий звук, похожий на непроизвольное икание. Тоха, в свою очередь, действовал чётко и быстро. А может, это нам так казалось на фоне нашего замешательства и неспособности делать вообще что-либо. Он отпустил нож, схватился за руку Юриного отца и точно по канату взобрался по ней от плеча к кисти, вздёрнутой чуть выше головы. Затем он выхватил пистолет, разжав ослабшую хватку его прежнего хозяина, и отскочил.

Уверен, Юра в тот момент не думал совершенно ни о чём и сделал всё импульсивно. Он бросился на Тоху, который тут же направил на него пистолет и, не став размениваться на окрики и предупреждения, выстрелил дважды ему в грудь. Гром стрельбы раскатился по округе, а затем откуда-то издалека последовало уже приглушённое эхо. Юрин отец, в панике вытащив нож из раны, устремился к своему убийце, держась за кровоточащую шею. Он намерен был сделать что-то, но в его глазах потемнело, земля ушла из-под ног, и он забыл уже обо всём на свете, по инерции двигаясь неровной поступью к Тохе. Тот оттолкнул его, и Юрин отец упал на землю, и больше уже никогда не поднялся.

«Раз-два. Бам-бам», — прокрутилась несколько раз в моей голове незатейливая мысль, которая послужила ключом к ясному осознанию того, что делать дальше.

«Раз-два. Бам-бам!»

— Быстро! — крикнул я Аркадию, схватил его за одежду и утащил за собой. Когда я отпустил его, мне было уже всё равно, бежит ли он где-то там, сзади, или нет.

— Стоять! — окликнул голос то ли Тохи, то ли того человека из Восхода — всё равно. Ни у кого из них не было больше заряженного пистолета, и никто не мог выстрелить мне в спину. Я это точно знал. Что до остальных четверых, оставшихся в живых — не знаю. И никогда уже не узнаю.

Я бежал к своему дому и не думал о том, следует ли кто-то за мной или нет. Я вообще ни о чём не думал — просто бежал, бежал и бежал, пока не оказался у двери своего подъезда. На крыльце я дрожащей рукой вытащил из кармана ключ и открыл магнитный замок. Вместе со мной в подъезд зашёл кто-то ещё. Этот кто-то был слишком близко, и я развернулся, чтобы толкнуть его посильнее и выиграть себе время для того, чтобы взобраться по лестнице на восьмой этаж. Аркадий с грохотом ударился о ровные ряды металлических почтовых ящиков. Поняв, наконец, что он — это он, я смог только повторить то, что уже кричал ему когда-то там, в прошлой жизни — несколько минут назад:

— Быстро!

Мы взлетели вверх по лестнице, я открыл дверь своей квартиры, в которой не был всего-то десять дней, и всё, наконец, закончилось.

Долгое время мы ничего не могли сказать — могли только смотреть друг на друга, и взгляды наши говорили обо всём без слов. Мы всё ещё были в паническом ужасе, но одновременно ликовали, радуясь тому, что нам удалось уйти живыми. Прошло полчаса, может — больше, прежде чем Аркадий проронил первую фразу во внезапно настигшем его озарении:

— Блин, они же… Они же там все! Блин!

Блинами, конечно, в его речи в тот момент и не пахло. Но сути это, полагаю, не меняет.

— Да… — только и смог ответить на это я.

— Надо это, слыш… Надо назад!

— Сдурел?

— Чё сдурел?! Они там щас… Блин!

— Погоди, погоди малёх. Остынь. Всё нормально, они — те, кто внутри — не при делах. Отпустят с миром.

— Ага, с миром! А если это… Блин, там же этот стрелял! Там же щас… Щас эти набегут!

— Уже всё. Если и так, то уже набежали. Поздно.

— Какой поздно-то, ё-моё! Они…

Аркадий вдруг осознал, что и ему к Радуге никак не пробраться, если мертвецы сбежались на выстрел и снова облепили её.

— А если нет? — просиял надеждой он, — Если ничё нет? Мент их увёл всех! Нет там никого!

— Если так, то их отпустят, и они придут сюда. Сядь говорю, остынь. Давай подождём сначала, потом будешь уже пороть горячку.