А идет мимо вахмистр старший по караулу, как увидал шута кривого, да что у него все ремни на одном плече, чуть его паралич не разбил. Схватил он шута за загривок, выволок под лестницу, да по морде, да по морде, чтоб службу понял! У того в голове кружение, а из глаз искры! А вахмистр его охаживает! И в брюхо, чтоб не отвисало, и по спине, чтоб крюком не была. По спине-то как наладил – так у шута казачья расписка из-за пазухи вылетела.

Вахмистр как увидел, до того в сердце вошел, до того кровью, как клоп, налился, аж синий отлив дал!

– Это! – спрашивает, – что? Это что за прокламация! Ах ты,

цицилист поганый! – да такую по шуту сапогами дробь дал, что снопу на току и то легче приходится!

Порвал вахмистр казачью расписку, не читая, чтобы, значит, вольнодумством не заразиться, а клочки-то все шуту в пасть затолкал! Дал кулаком по кумполу, тот клочки-то все и проглотил! Так расписка долго жить приказала.

А шут, от крутого мордобою, все волшебства свои позабыл. Да и то сказать – Рождество. Нечисть враз силу теряет.

Притащили шута в казарму.

– Ой, – думает шут. – Хоть я в праздник отлежусь! (Вишь ты, уж и Христову празднику рад!)

Только глаза закрыл, а дежурный урядник тут как тут:

– Ты чего разлегся! А коня доглядать?!

– Так ведь праздник, вашбродь, – шут лепечет.

– А нам что – на праздник коня в ланбард ложить? – Да по скуле, да по другой! – Я из тебя лень-то выколочу!

Притащился шут в конюшню. Кони от него шарахаются, копытами бьют. Они чуют нечистую силу. Ну, а в конюшне известно – кони забалуют – с казака спрос. Тут уж испробовал шут кнута ременного.

Приставили его на самою тяжелую работу: глину месить, да в денниках грунт менять. Заставили глину утрамбовывать – буфер вагонный, стало быть, в белы ручки да и танцуй.

Из конюшни бегом на плац, ружейные приемы учить, потом езда с джигитовкой, потом рубка лозы, и так каждый день! А чуть что – по скуле…

Спробовал за службу шут и порки, и карцера, спасибо казачки жалели: кто припарку на сеченую спину поставит, кто шкалик поднесет, чтобы с устатку кости не болели. Чаю-сахару одалживали, гостинцами из станиц делились.

Год прошел. Казак наш Кумылженский давно женился, первенца дождался и, как верный слову, со сменной сотней в полк вернулся.

– Как там мой, – думает, – шут его знает…

В ночь перед Рождеством прошел во дворец, на прежнее свое место, где по всем стенам похабные картины висят. Увидал себя у дверей в карауле, как в отражение посмотрелся.

– Здорово служите! – говорит.

Тут шут свое прежнее обличие принял.

Да какое прежнее – смотреть смешно. Стал шут выправленный! Грудь колесом, спина прямая, живот подтянутый. Копыта ровно стоят – начищены, как лакированные, хвост к бедру, как шашку придерживает, рога обломаны, в морда все от мордобою заплыла, лицо круглое – глаза щелочки, как есть калмык.

– Ой! – стонет шут. – Насилу я тебя дождался!

– Так и так! – говорит казак. – Ты свое дело сделал, забирай меня в ад, согласно расписке.

– Какая там расписка! Какой там ад! – шут стонет. – После такой службы любой ад раем покажется! Как вы только, казаки, такую службу терпите!

Поволокся он к картине, левой рукой за раму схватился, как на джигитовке учили, да на полотно и вскочил – бабы толстомясые на него только глаза растопырили. А он их и видеть не может – пошел куда-то за кусты, да там, видать, отсыпаться завалился. С тех пор его никто и не видел.

КАЗАК И ЗМЕИЩЕ.

Когда-то давным-давно прилетел с гор страшный – престрашный Змеище. Вырыл в лесу себе нору и лег отдыхать. А как выспался, налетел на соседнее село и закричал страшным голосом:

– Эй вы, хамы! Мужики и бабы, старые и малые, приносите отныне мне каждый день дань: кто корову, кто овечку, кто свинью! Станете носить – живы будете, а кто не принесет, проглочу!

Мужики да бабы, известное дело, перепугались! Стали Змею носить, что он велел* Разжирел Змеище, стал в десять раз больше и сильнее, чем был. Но у мужиков скоро все припасы кончились, носить стало нечего. Тогда Змеище и за людей принялся. Что ни день, а одного человека в селе не досчитаются.

Люди со страху как с ума сошли! Только и знают, что плачут да Богу молятся! А Змеище их ест да ест.

Ехал мимо казак донской: обыкновенный, ни молодой, ни старый, ни высокий, ни маленький. Одно слово: строевой – исправный! И звали его обыкновенно: Гаврилыч.

Проезжает он селом, а там крик стоит.

– Что, говорит, у вас за беда? Рассказали люди.

– Эх вы! – говорит Гаврилыч. – Русь ты моя лапотная! Что ж вы Змеище на свою голову выкормили? Сразу надо было его в ножи брать, пока он отощавший был. А теперь, вишь, схватились, когда половину ваших переел! Ну да ладно, чего горевать, надо грех исправлять.

Взял он нагайку свою боевую да и поехал в темный лес. Увидел его Змеище, глаза вытаращил.

– Ты кто такой, зачем сюда заехал?

– Разуй глаза-то! – Гаврилыч отвечает. – Я человек простой – казак донской! А приехал тебя, Змеище, бить до смерти!

– Ишь ты каков! – говорит Змеище. – Бежал бы ты поскорей куда глаза глядят, пока я сытый, а то как дохну огнем, да как свистну! На ногах не устоишь, за три версты отлетишь!

– Не хвались ты, старое пугало! – Гаврилыч отвечает. – Я иной раз с похмелья так дохну, что моя баба враз за семь верст отлетает А свистнуть могу твоего покруче. Ну – ко ты свистни!

Свистнул Змеище да так, что с деревьев листья посыпались, а казачий конь, строевой да крепкий, на круп сел.

– Э! – говорит казак. – Вот я свистну, так свистну. Только ты глаза завяжи, чтобы они на лоб не выскочили.

Завязал Змеище глаза платком, а Гаврилыч как свистнул его нагайкой поперек морды – у Змеища из глаз искры посыпались, а из ушей дым пошел.

– Неужели ты сильнее меня? – Змеище говорит. – Давай еще попробуем! Кто быстрее камень раздавит.

Схватил Змеище камень сто пудов, да так его лапами сжал, что камень в пыль рассыпался.

– Эва! – говорит Гаврилыч. – Я так сожму, что из камня вода закапает.

А у него в тороках сюзьма была. Свежая. Сжал ее казак и точно – видит Змей – вода побежала. Испугался Змеище, говорит:

– Проси у меня, чего захочешь.

– Чтоб казак, да просил? Ты что, Змеище, заболел?

– Хорошо! Давай дружить! – говорит Змеище. Сам думает: ужо я как-нибудь тебя изведу. А у самого все поджилки трясутся.

– Ты куда едешь?

– Домой! – говорит казак. – Аида вместе.

Двинулись они вместе. Долго ли коротко, время к полудню.

– Давай, – говорит Змеище, – подкрепимся. Поймай вола, а я пока костер разведу.

Пошел казак в лес. Нет его и нет. Пошел Змеище его искать. А Гаврилыч с липы лыко дерет.

– Казак, ты чего делаешь?

– Да вот лыко деру, веревку сплету, десяток волов поймаю, пяток сейчас съем, пяток домой прихвачу.

Тут у Змеища душа от страха в пятки ушла.

– Да зачем же так много? – говорит.

– У меня детишек пять человек – каждый на ужин не меньше вола съедает. А ты думаешь, откуда у казаков сила? Ты же сам видел, чего я могу.

– Видел! Видел! – соглашается Змеище, а сам думает: «Зачем я с ним поехал. Как бы ноги унести».

– Ладно! – говорит казак. – Шут с ними, с волами! Поедем быстрее ко мне! У меня ребятишкам кое-что получше волов приготовлено.

Тронулись они дальше. Змеище ни жив ни мертв. Подъехал казак к своему хутору, а ребятишки отца увидели, выскочили на дорогу, кричат:

– Тятя едет! Ата едет!

А Змеищу со страху чудится: «Еда едет! Еда едет».

Ополоумел он от страха, да как бросится бежать. Кинулся в лес без разбору, без дороги. Да провалился в болото и утонул!

А казак, когда через село проезжал, все мужиков поддразнивал:

– Эх ты, Русь лапотная! Что ж ты Змеища испугалася! Змеище-то и сам со страху подох. Сказано: молодец против овец, а против молодца – сам овца!