Алексей решил брать Артюхова после похорон Мишки. Проводить в последний путь молодого партизана собрался весь отряд. Церемония прощания прошла при всеобщем молчании. Потом Руденко взял слово.

«Товарищи, — говорил он, — сегодня мы похоронили нашего соратника Михаила Тувимцева. Ему было всего 19 лет. Он прошёл с нами трудный путь и погиб героем. Не побоялся в одиночку вступить в неравный бой. Дорого обошёлся врагу наш партизан. Но для нас это бесценная потеря. Каждый уходящий это наша трагедия. Ушёл человек, но дела его прошлые и будущие останутся в наших сердцах. И теперь нам, оставшимся здесь, надо жить за ушедших. Нам надо прогнать врага с нашей родной земли, чтобы Миша Тувимцев, оттуда взирая на нас, увидел нашу силу, горящие сердца и нашу несгибаемость. Мы дойдём с тобой, дорогой друг, до нашей победы!»

После Руденко с прощальной речью выступили Тишков и другие партизаны, кому было что сказать своим товарищам по оружию.

«Покойся с миром, Мишка», — пожелал и Берестов. Когда все разошлись по своим делам, Алексей подошёл к холмику земли: «Сейчас мы закончим дело, из-за которого ты отдал свою жизнь. Знай, предателю всё воздаться сполна!»

Через час небольшая группа партизан прошла в сторону склада.

Артюхов сидел на лавке и что-то записывал в свою толстую тетрадку. Лицо у него было довольное. Он думал о награде, что ждёт его после столь успешно проведённой операции. Денег теперь у него достаточно. Можно, наконец, перестать прозябать в этой стране. Пора осуществить давнюю мечту побывать в цивилизованной Европе. Прикупить там домик, желательно на берегу моря или даже океана и пожить в своё удовольствие, обязательно с прислугой, лучше с молодой. Надоело на самого себя батрачить. Фантазии только-только стали уносить завхоза в далёкие грёзы, как дверь открылась, и на пороге появились люди с оружием, которые быстро окружили его, что-то сказали. Забрали у него тетрадь, заставили встать, обыскали, сняли ремень. У Артюхова от неожиданности всё стало расплываться перед глазами, он никак не мог уловить суть происходящего. Его настолько бесцеремонно и грубо вырвали из чудесных далей, что Юрию Валентиновичу не получалось нащупать твёрдую основу под ногами, земная реальность какое-то время не давалась ему. Но постепенно ясность сознания возвращалась к нему и вот уже перед непрошенными гостями стоял грозный, в необузданной ярости человек, который в один миг лишился всего желанного. Артюхов, не разбирая лица своих обидчиков, бросился с диким криком на одного из пришедших, стремясь схватить за горло и душить, душить, всех душить. Мощнейший удар в челюсть остановил неистовый порыв завхоза. Он отлетел в обратную сторону от своей жертвы, ударился головой о бревенчатую стену и обмяк, потеряв сознание.

— Ну и туша, — проговорил Николай, разглядывая лежащего перед ним Артюхова, постепенно приходя в себя от дикой животной выходки завхоза, — здорово ты его, Алексей, приложил. Думал, этот кабан снесёт нас всех, растопчет. Не так я представлял себе арест.

— Страшное зрелище, — согласился Руденко, — до чего может опуститься человек. А ведь я его знал много лет и ни разу не слышал, чтобы он даже голос повысил.

— Вязать его надо, пока не очухался, — деловито предложил Тишков.

Берестов с партизаном богатырского телосложения принялись связывать бесчувственное тело, при этом Алексей крайне внимательно ещё раз ощупал одежду Артюхова. Разжал ему челюсти и заглянул в рот, там было чисто.

— Его надо отдельно поместить, — сказал старший лейтенант, — и охранять усиленно. Допросим, когда придёт в себя. Хотя, не думаю, что начнёт говорить. Его в Москву надо доставить, пускай там с ним занимаются.

После задержания Артюхова Алексей закурил и не спеша побрёл в типографию, желая только одного, лечь и заснуть.

***

07 декабря 1941 г.

«В течение ночи на 7 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах».

«Арест Артюхова снимал оковы с отряда».

Алексей дождался, когда в партизанский отряд бойцы Тишкова доставили людей, к которым ходил лейтенант Эрих Рейнберг. Все трое были застигнуты врасплох дома ночью в своих кроватях и сопротивления не оказали. Их связали, посадили на телеги и повезли. За всю дорогу они не проронили ни слова. Точно кули сидели с партизанами и раскачивались в такт движения повозок. Также молча они позволили сопроводить себя в крепкую постройку, где им предстояло дожидаться каждому своей участи. Партизаны смотрели на них враждебно и сочувствия или снисхождения к ним не проявляли. Всё было понятно без лишних слов.

В командирскую землянку привели первого из троих пособников оккупантов. Это был пожилой человек с густой окладистой бородой, чёрными как смоль волосами, в добротной одежде. Посадили его на стул в центре укрытия.

— Назовите ваше имя, отчество, фамилию, — начал допрос уже Берестов.

— Нестор Фёдорович Брылин.

— Вы знаете почему находитесь здесь?

— Догадываюсь, — мрачно ответил Брылин и тяжело посмотрел на сидящих за столом.

— Тогда продолжим. Какого года рождения?

— 1885-го года рождения.

— Местный?

— Да. Мой отец, дед, прадед жили в Бабичах.

— До войны кем работали?

— Бригадиром в колхозе «Красный октябрь».

— С Артюховым Юрием Валентиновичем, начальником райпотребсоюза знакомы?

— Довелось познакомиться.

— Когда были завербованы Артюховым?

— Чего?

— Когда стали работать на Артюхова?

— А-а, ещё до войны.

— Конкретнее.

— Я так точно сказать не могу. Лет пять.

— Почему вы согласились работать на него?

— Жизнь хорошую посулил.

— Вы же, насколько я знаю, и так зажиточно жили. Чего вам не хватало?

Брылин отвернул голову в сторону и ничего не ответил.

— А всё-таки, Нестор Фёдорович, — спросил Руденко, — что вы ожидали от сотрудничества с Артюховым?

Брылин ещё немного помолчал, а потом сказал.

— Говорил, что власть Советов не долго будет. Землёй меня одарит, батраков даст. Заводик поможет поставить.

— И вы поверили? — Пётр Аверьянович с интересом задавал вопросы.

— А почему не поверить, он щедро деньги давал.

— Платил за что, за какую работу? — спросил сухо старший лейтенант.

Брылин опустил голову.

— Ну, отвечайте, — уже властно потребовал Алексей.

— Про людей спрашивал, — медленно начал Брылин, — какие идейные, есть ли сомневающиеся, кто партийный.

— Писали?

— Писал.

— Интересовался, с кем больше всего общается секретарь райкома, когда заезжает? — при этом вопросе Руденко сначала посмотрел на Берестова, а потом на бывшего бригадира.

Брылин с удивлением воззрился на старшего лейтенанта.

— А это вам откуда известно?

— Отвечайте на вопрос!

— Да. Он, то есть Артюхов, просил потом присматривать за теми людьми.

— Что стало с «теми людьми» с приходом немцев?

Брылин снова опустил голову и замолчал.

— Я повторяю свой вопрос, — Берестов требовал ответа, — Что стало с «теми людьми» с приходом немцев?

— Знамо что. Расстреляли.

— Вы по приказу Артюхова лично травили скот в своём колхозе или поручали кому?

— Лично. Платил за это много.

— Кто травил скот в других колхозах?

— Не знаю. Читал об этом в газете. Значит нашлись люди, вроде меня. Артюхов говорил, что таких как я много. Выходит, не врал.

— Вот именно нашлись! — возмущённо заговорил комиссар, — собственному народу палки в колёса вставлять. Люди напрягаются, все силы отдают, не досыпают, лишения терпят, с таким трудом новое поднимают, а такие как ты перечёркивают многолетние усилия. А знаешь ли ты, сколько твой колхоз убытков понёс? А ведь это дома труженикам, школа, сад. Ты деньги получил, а они что? Ты дальше собственного носа и кармана ничего не видишь. Ты вот гордишься, что род твой в Бабичах давно. Это село всегда славилось сплочённостью, тут все одной семьёй старались жить. А ты, лично ты, наплевал каждому в душу. Я бы очень хотел, чтобы тебя народ судил. Чтобы они посмотрели, кто их обокрал, предал, ударил ножом в спину. Но сейчас война, и мы твой суд. Мы будем судить тебя от имени народа. И наш суд будет справедливым. Никто, преда́вший народ, не уйдёт от возмездия.