— Ты про какого Артюхова спрашиваешь, у нас их несколько.

— Про завхоза.

— Загадочный субъект, — Лобов поправил свои очки.

— Почему загадочный?

— Он не ходит, а словно катается на своих ногах по территории лагеря. Всё ему интересно, вроде не дитя малое, а услышит что, смеяться начинает.

— Может он весёлый человек, — предположил Берестов.

— Нет, Алексей, весёлые люди так не смеются, — учительским тоном проговорил Демьян. Алексей так и представил своего приятеля в школе, объясняющим урок. И улыбнулся.

— Ты чему улыбаешься? — недоумённо спросил Лобов.

— Представил, как ты урок ведёшь.

— А-а. Соскучился я по школе, по классам, по ребятам. Любил вечерами в школе оставаться, когда почти все уйдут, останется только одна тётя Тоня, уборщица. Просто сижу, бывало, в учительской, и тишиной, атмосферой наслаждаюсь. Домой идти не хочется. Да, а что там, дома. Никто из родных не ждёт.

— Ты один что ли жил?

— Один, комнату снимал. Люди попались хорошие, кормили меня. Я сперва отказывался, говорил, давайте платить буду, а они ни в какую. Это я потом узнал, сын у них в моём возрасте умер.

— Демьян, а почему в селе работал, а не в городе?

— Я и работал в областном городе. Только знаешь, так тишины и покоя захотелось, что собрал свои вещички и махнул на село. Там я расцвёл. Представляешь, даже болеть совсем перестал. Физкультурой лечебной занялся. Ни о чём не жалею. Звали обратно, отказался. Я даже чуть не женился.

Лобов засмеялся при упоминании об этом событии.

— Как это чуть не женился?

— Ходила и заглядывала на меня одна девушка, доярка. На хорошем счету в колхозе числилась. Симпатичная. Взяла она меня в оборот. Я тогда пентюхом был, рассказывал тебе. Довела до того, что я сам, по собственной воле, жениться решил. Пошёл свататься. А на её дворе дали мне отворот. Оказывается Агафья, так звали мою несостоявшуюся суженую, с родителями ничего не обсудила и обо мне толком не рассказала. Как увидела меня её родня, так сразу и наложила вето на нашу совместную жизнь. Как это она с таким голодранцем жизнь собралась связать. Сельский учитель, только и знает, что с детворой во́зиться. В общем, погоревала Агафья и быстро замуж вышла за другого. Нашли ей видного парня, комбайнёра. До войны хорошо жили. Больше о них мне ничего не известно.

— Верно про таких как ты говорят, что в тихом омуте черти водятся.

— Это война меня сделала другим. Свободным я стал, раскрепостила она меня. Прежний Демьян ещё появляется на виду, но всё реже. Сам чувствую, чёртовы искорки в глазах забегают, верный признак, новый Демьян идёт. Вот и выходит, нет худа без добра. Я даже истории стал собирать, как война человеческую личность меняет.

— И много таких историй у тебя?

— Уже достаточно. Например, кто-то до войны хорохорился, а пришла она, трусом оказался, или того хуже — подлецом. А другой тихий, смирный, жил неприметно, а внутри отвага до безрассудства. Найду время, напишу.

— А про Артюхова, к примеру, что скажешь? — перевёл тему Берестов в нужное ему русло, — интересует меня эта личность.

— Одним словом могу описать — скользкий.

Было видно, что Демьян не очень хотел говорить про завхоза. Неприятен ему был Артюхов, и Лобов не скрывал своего отношения к нему. Стал говорить о нём сухо.

— Недолюбливаешь ты его?

— Не в этом дело. Он как вода сквозь сито проходит, не удержишь. Тут недавно встретил его возле сарая. Стоял там, топтался. Увидел меня, лицо масляное, глазки щёлочкой, и говорит, что «соломки подбросил», что «везде порядок должен быть и чистота», хотя я его не просил что-либо мне объяснять. Такое чувство было, что гадость какую-то сделал.

— Возле какого сарая, он же у нас вроде один?

— Да куда мы полицаев и провинившихся сажаем.

— А когда это было? — Берестов напрягся.

— Да в тот же день, когда Чепец умер.

— Не путаешь, Демьян? Хорошо вспомни, точно в тот день, может в другой?

— Алексей, — с укором в голосе сказал Демьян, — уж что-что, а на память не жалуюсь. Точно тебе говорю, в тот день. Сталкивался с ним лицом к лицу не так часто. В душе всегда остаётся осадок от него неприятный, запоминается. Как и в последний раз.

— Соломки, говоришь, подбрасывал, ну-ну, — пробормотал себе под нос старший лейтенант.

— Ты чего там бормочешь?

— Спасибо тебе, Демьян. Знаешь какой ты молодец? — и Алексей сильно обнял Лобова. Тот поправил съехавшие очки, — цены тебе нет!

— Человек, не животное, цену иметь не должен.

— Вот я и говорю, бесценный ты мой товарищ!

Дальше Алексей и Лобов шли в приподнятом настроении. Дорога не казалось им унылой и длинной.

— Ну вот, цель нашего путешествия, — пояснил Берестов, указывая рукой на видневшуюся деревню, домов в двести.

— Хорошо здесь, наверное, до войны жилось. Тишина-то какая! — Демьян оглядел округу, вдохнул полной грудью воздух.

— Луна за тучи спряталась, будем входить.

Найти нужный дом по схеме Руденко не составило труда. Алексей тихо постучал в оконце. Жилище было словно неживое, ни единого отзвука. Старший лейтенант повторил попытку более настойчиво. В этот раз внутри дома послышался шум, занавеска отодвинулась и показалась голова старика. Он силился разглядеть лица.

— Открывай, дед, свои, — подал голос Берестов.

— Кто такие?

— Открой, узнаешь. Да поторопись.

Дверь открылась и на пороге появился сам хозяин, уже тщедушный старик.

— Ну, чаво надо?

— Мы от Петра Аверьяновича Руденко. Не забыл его?

— Руденко? — повторил дед, — а кто это? Запамятовал, сынки. Годы …

— Тогда возьми кисет, может, память освежится.

Цеплаков взял в руки свой подарок, поднёс к глазам и стал его разглядывать. Наконец, лицо его прояснилось, подобрело, от прежней недоверчивости, осторожности не осталось и следа. Куда-то пропала и старческая речь, как, собственно, и сам хилый старик. Теперь перед партизанами предстал просто жилистый человек лет шестидесяти.

— Заходите, сынки. Быстрее, не ровен час, увидит кто.

— Это другое дело, — Берестов шагнул в избу, за ним Демьян.

— Двое вас? — осведомился дед.

— Да

Как только они вошли, Цеплаков посмотрел по сторонам и претворил дверь.

— Проходите внутрь, — пригласил он и предупредил, — осторожнее, бабку мою не напугайте.

— Постараемся, — за двоих говорил старший лейтенант.

— Зажигать лампу не стану, в темноте посидим да потолкуем.

— Можно и так, лишь бы толк вышел.

— А это с какого боку к делу приступить. Ну, сынки, зачем пожаловали?

— Пётр Аверьянович посоветовал к вам обратиться. Вот мы и пришли, — объяснил свой визит Берестов, который после преображения Цеплакова перешёл на «вы».

— Как он, жив-здоров? — искренне поинтересовался Матвей Ильич.

— И жив и здоров.

— Ну слава богу! Сказывают, намедни бой был недалеко от нас. Немчуру сильно побили. Верно ли?

— Всё верно, Матвей Ильич. Вот Руденко лично и дал им прикурить.

— Вот же хорошо! — Цеплаков был удовлетворён, — а то они думают, что хозяева здесь. Порядки свои устанавливают.

Цеплаков встал, подошёл к окнам и посмотрел на улицу, но там никого не увидел.

— Дожили, — сожалел о настоящем времени хозяин дома, — на родной земле тайком по ночам привет приходится передавать. Так что за нужда ко мне привела?

— Необходимость, Матвей Ильич. В вашей деревне проживает некто Михалыч. К нему наши ребята за самогоном приходили. Знаете такого?

— Верно, проживает такой. Зовут его Яков Михайлович Толмачов.

— Давно он здесь?

— С рождения. Помню, нас с ним одним годом в солдаты забрали. Всей деревней провожали. Вместе и вернулись в родные края. Яков здесь крепкое хозяйство наладил. Не бедствовал даже в революцию и гражданскую. Советская власть утвердилась, и тут не растерялся, приноровился. Увёртлив он, сынки, в ступе пестом не попадёшь.

— Ясно. Немцы часто в деревню наведываются?

— Редко, им здесь делать нечего. Хотя теперь после вашего шума приходится ждать гостей. А может, пронесёт.