– Заговор! – побледнев, повторил граф Прованский.

– Ну разумеется, заговор… Ведь это же заговор, заговор настолько реальный, что если он будет раскрыт, маркиза де Фавра схватят, препроводят в Шатле и приговорят к смерти, – если, конечно, вы не похлопочете о нем, как мы позаботились о господине де Безенвале.

– Но если королю удалось спасти господина де Безенваля, то он может точно так же спасти и маркиза.

– Нет, потому что то, что я мог сделать для одного, я, верно, не смогу повторить для другого. И потом, господин де Безенваль был моим человеком, точно так же, как маркиз де Фавра – ваш. Давайте-ка будем спасать каждый своего, брат, вот тогда мы и исполним наш долг.

С этими словами король поднялся Королева удержала его за полу камзола.

– Государь, вы можете согласиться или отказаться, – заметила она, – но вы не можете оставить маркиза де Фавра без ответа.

– Я?

– Да! Что барону де Шарни следует передать маркизу от имени короля?

– Пусть он передаст, – отвечал Людовик XVI, высвобождая полу своего камзола из рук королевы, – что король не может позволить, чтобы его похитили.

И он отошел.

– Это означает, – продолжал граф Прованский, – что если маркиз де Фавра похитит короля, не имея на то позволения, ему будут за это только благодарны, лишь бы это удалось сделать. Кто не выигрывает, тот просто глупец, а в политике глупость наказывается вдвойне!

– Господин барон! – молвила королева. – Нынче же вечером, сию же минуту отправляйтесь к маркизу де Фавра и передайте ему слово в слово ответ короля: «Король не может позволить, чтобы его похитили». Если он не поймет этот ответ короля, вы ему растолкуете. Идите!

Барон, не без основания принявший ответ короля и совет королевы как двойное согласие, взял шляпу, торопливо вышел, сел в фиакр и крикнул кучеру:

– Королевская площадь, двадцать один.

Встав из-за карточного стола, король направился к группе молодых людей, чей веселый смех привлек его внимание, когда он входил в гостиную.

При его приближении наступила мертвая тишина.

– Ужели судьба короля столь печальна, – спросил Людовик XVI, – что он навевает своим появлением тоску?

– Государь… – в смущении отвечали придворные.

– Вы так веселились и так громко смеялись, когда пришли мы с королевой!

Покачав головой, он продолжал:

– Несчастны короли, в присутствии которых подданные не смеют веселиться!

– Государь! – возразил было г-н де Ламетт. – Почтительность…

– Дорогой Шарль! Когда вы учились в пансионе и по воскресеньям и четвергам я приглашал вас в Версаль, разве вы сдерживали смех, потому что я был рядом? Я только что сказал: «Несчастны короли, в присутствии которых придворные не смеют веселиться!» Я бы еще сказал так:

«Счастливы короли, в присутствии которых придворные смеются!»

– Государь! – отвечал г-н де Кастри – История, которая нас развеселила, покажется вашему величеству, возможно, не очень веселой.

– О чем же вы говорили, господа?

– Государь! – выступая вперед, проговорил Сюло – Всему виною я, ваше величество.

– Ах, вы, господин Сюло! Я прочел последний номер «Деяний Апостолов». Берегитесь!

– Чего, государь? – спросил молодой журналист.

– Вы – слишком откровенный роялист: у вас могут быть неприятности с любовником мадмуазель Теруань.

– С господином Попюлюсом? – со смехом переспросил Сюло.

– Совершенно верно. А что стало с героиней вашей поэмы?

– С мадмуазель Теруань?

– Да… Я давно ничего о ней не слыхал.

– Государь! У меня такое впечатление, будто ей кажется, что наша революция идет слишком медленно, и потому она отправилась подготовить восстание в Брабанте. Вашему величеству, вероятно, известно, что эта целомудренная амазонка родом из Льежа?

– Нет, я этого не знал… Так это над нею вы сейчас смеялись?

– Нет, государь: над Национальным собранием.

– Ого! В таком случае, господа, вы хорошо сделали, что перестали смеяться, как только я вошел. Я не могу позволить, чтобы в моем доме смеялись над Национальным собранием. Правда, я не дома, а в гостях у принцессы де Ламбаль, – прибавил король, будто сдаваясь, – и потому вы, сохраняя серьезный вид или же совсем тихонечко по смеиваясь, можете мне сказать, что заставило вас так искренне смеяться.

– Известно ли королю, какой вопрос обсуждался нынче в Национальном собрании?

– Да, и он очень меня заинтересовал. Речь шла о новой машине для казни преступников, не так ли?

– Совершенно верно! И предложил ее своему народу господин Гильотен.., да, государь! – отвечал Сюло.

– Ого! И вы, господин Сюло, смеетесь над господином Гильотеном, филантропом? Вы что же, забыли, что я – тоже филантроп?

– Я, государь, прекрасно понимаю, что филантропы бывают разные. Во главе французской нации стоит, например, филантроп, отменивший пытки во время следствия; этого филантропа мы уважаем, прославляем, даже более того: мы его любим, государь.

Все молодые люди разом поклонились.

– Однако есть и другие, – продолжал Сюло. – Будучи врачами, и, следовательно, имея в своем распоряжении тысячи способов лишить больных жизни, они тем не менее ищут средство избавить от жизни и тех, кто чувствует себя хорошо. Вот этих-то, государь, я и прошу отдать мне в руки.

– А что вы собираетесь с ними делать, господин Сюло? Вы их обезглавите «без боли»? – спросил король, намекая на утверждение доктора Гильотена. – Будут ли они квиты, почувствовав «легкую прохладу» на шее?

– Государь! Я от души им этого желаю, – отвечал Сюло, – но обещать этого не могу.

– Как это «желаете»? – переспросил король.

– Да, государь, я очень люблю тех, кто изобретает новые машины и сам их испытывает. Я бы не стал возражать, если бы мэтр Обрио сам на себе испытал крепость стен Бастилии, а мессир Ангеран де Мариньи сам себя повесил на виселице Монфокона. К несчастью, я не король; к счастью – не судья. Значит, вполне вероятно, что я буду вынужден остаться при своем мнении по отношению к многоуважаемому Гильотену, оставив не исполненными свои обещания, которые я уже начал было исполнять.