Колыванов курил, чувствуя, как стена отчуждения цементирует пробоину, а подлый слон радостно угнездился всем весом на давно насиженном месте. Раздражение и моральное напряжение, которые Николай Васильевич старательно прятал много лет, достигли, наконец, критической массы и выплеснулись волной, огромной, как цунами, и такой же безудержной. От накатившего гнева аж в глазах потемнело. Какого чёрта, подумал Колыванов, глубоко затягиваясь сигаретным дымом, какого чёрта я рефлексирую, как барышня на первом свидании, ах, что обо мне подумают, ах, что мне скажут. Я боевой офицер, у меня за плечами задержаний немерено и четыре ранения, я давно доказал и себе, и всем вокруг, что не трус, а сейчас боюсь первым начать разговор. А они, все трое, близкие и дорогие люди, не хотят делать мне больно. И Захар тоже не хочет. Четверть века назад не поговорили, потому что боль была нестерпимой. Но столько времени прошло! Хватит! Санджиев – человек закрытый, ему труднее сделать первый шаг к примирению. Но вот приехал же, стол накрыл, а это дорогого стоит. Может эту стену не Захар, а он сам возвёл у себя в голове и слона этого дурацкого придумал, а в действительности не было никогда ни стены, ни слона, истоптавшего душу.

Николай Васильевич решительно смял недокуренную сигарету в пепельнице и приготовился сказать: «Давайте выпьем за Сашкину память».

Ожил и пронзительно заверещал на столе Колывановский телефон. Все четверо вздрогнули, как воришки, застигнутые на месте преступления, и уставились на эпилептическое дёрганье смартфона. На дисплее высветился ряд цифр – не известно, кто звонит.

По какому поводу будут беспокоить генерала поздним вечером? Надо надеяться, что не с работы, а просто номером ошибся кто-то.

Колыванов ответил на звонок. Долго слушал, при этом они с Санджиевым пристально смотрели друг на друга. Само собой стало понятно: случилось что-то плохое. И Лиля с Татьяной тоже озабоченно запереглядывались.

Когда Колыванов закончил разговор словами «скоро буду», Захар Хонгорович поднялся из-за стола.

– Тебе нельзя за руль, давай ключи от машины, я поведу, – сказал он.

Это были, наверное, первые слова, обращенные от него лично Николаю Васильевичу за последние двадцать пять лет.

Всю патетику момента опять испортила Лиля.

– Куда ты собрался в таких штанах! – воскликнула она, хватая за руку мужа. – Разве можно в таком виде на людях показываться!

Захар Хонгорович оглядел себя, насколько это было возможно сделать без зеркала.

– Ночь. Темно, – невозмутимо ответил он. – Другой одежды нет. Поехали, Коля.

– Погодите, – вмешалась Татьяна. – В доме есть Колины спортивные брюки и чистая футболка, всё приличнее. И объясните же, что случилось? Николай, кто звонил?

– Это был Миша Соловец, помнишь такого? – обратился он к Санджиеву.

– Эксперт, – кивнул Санджиев.

– Он сейчас на происшествии. Там у них непонятки с трупом. Надо ехать. Но девочки правы, штаны переодеть стоит, несолидно.

Санджиев пожал плечами и в сопровождении Татьяны пошёл в дом.

Николай Васильевич тоже был одет по-домашнему. Прежде чем ехать на дачу, он облачился в лёгкие бесформенные брюки с завязками на поясе и широченную рубаху в весёленьких бледно-зелёных загогулинах. Татьяна говорила про рубаху, что она «в огурцах», и очень ей нравится, потому что одетый подобным образом муж похож на нормального человека.

Вернулся Захар Хонгорович в черной футболке с мордой оскалившегося волка во всю грудь и светло-серых мешковатых спортивных брюках, слишком широких и длинных для него, поскольку, не смотря на плотное телосложение и высокий рост, был он гораздо худее Колыванова и на полголовы ниже.

– Два гопника из подворотни, – скептически оценила их внешний вид Татьяна. – Ещё сланцы на босые ноги – и картина будет полной. Заехали бы домой, оделись по-человечески. Что за спешка такая? Что вообще могло такого случиться, что два генерала на ночь глядя должны куда-то мчаться сломя голову?

– Служба, Танюш. Домой заезжать некогда. Ты лучше ворота открой, – отмахнулся Колыванов. – Поехали, Захар, по дороге расскажу, что по чём.

Они сели в машину, и массивный джип осторожно, будто на цыпочках, выкатился со двора.

Татьяна с Лилей постояли у ворот, посмотрели в след, пока габаритные огни автомобиля не исчезли за поворотом.

– Что, подруга, пошли чай пить? – предложила Татьяна, закрывая ворота, и посетовала, – Я так надеялась, что когда Коля станет генералом, его на происшествия дёргать не будут. Захара твоего часто по ночам вызывают?

– Нет, – улыбнулась Лиля. – В прокуратуре работать намного спокойнее.

– Везёт! – завистливо вздохнула Татьяна и направилась к дому. – Пошли, самовар ждёт, пирог сохнет. Ты обратила внимание, как мужики технично от уборки увильнули? Ну и ладно. Посидим, почаёвничаем. Расскажешь на свободе про Тимофея, про Тамару. Сто лет их не видела.

***По поселку ехали медленно и молча. Санджиев сосредоточенно вёл громоздкую машину, опасаясь на узких улочках зацепить чей-нибудь забор, а Колыванов растерял вдруг всю решимость и подыскивал слова для начала разговора.Наконец, «Ленд Крузер» выехал на трассу и помчался во всю мощь, на какую был способен.

– Ты особо-то не гони, а то сейчас какой-нибудь бдительный гаишник из-за куста выпрыгнет и оштрафует, – первое, что пришло в голову, сказал Николай Васильевич.Санджиев дёрнул ртом – усмехнулся:

– Это вряд ли. Но было бы весело посмотреть на бледный вид этого бедолаги, когда он рассмотрит, кого остановил.

– Не все подчинённые пока в лицо начальство знают.

– Плохо ты, Коля, о своих подчинённых думаешь, особенно про гайцов. Фото нового начальника главка они раньше всех изучили, а уж машину твою каждый из них, ночью разбуди, опишет до последней царапки на стекле. К бабке не ходи! Так что не волнуйся, не остановят.Лента дороги ровно стелилась под колёса. В ушах шелестел залетающий в открытые окна ветер. Колыванов хмыкнул, качнул головой и начал:

– Захар, понимаю, что сейчас не самое подходящее время, но…

– Я долго думал, как бы поступил сам, – тяжело, как-то даже сурово перебил на полуслове Санджиев, словно не прерывался тот разговор. Он не отводил сосредоточенный взгляд от дороги. – Лиля как раз Альмину родила. И если б какая-то сволочь украла дочку, клянусь Великим Небом, я бы тоже ушёл за своим ребёнком, никто б меня не остановил, – Санджиев глубоко вздохнул. – Ты правильно сделал, что не стал его держать. А что с ним не пошёл… Я не знаю, как бы поступил на твоём месте. За все эти годы ответа не нашёл, – снова глубокий вздох. – Саша поступил, как должен был. У каждого свой путь. Я был неправ. Прости меня.Он замолчал и протянул Колыванову руку. Николай Васильевич растерялся.

Это всё? Так просто? Они двадцать пять лет – полжизни – не разговаривали. Половину, едрит твою налево, своей жизни профукали на чувство вины и осуждение. А требовалось просто поговорить. Проходит всё, прошло и это. Теперь нам море по колено, и мы взлетим до облаков. Бразильский сериал. Эпизод пятьсот восьмой. Друзья встречаются после долгих скитаний, утрите сопли.

Колыванов пожал протянутую ладонь.

– Ну и дураки же мы.

– Факт, – подтвердил Санджиев и потребовал, – Теперь рассказывай, что там у Соловца.

– Там чудеса: там леший бродит, русалка на ветвях сидит.

Захар изумлённо покосился на него. Николай Васильевич пожал плечами.

– Что смотришь? Он так и сказал: «у нас чудеса». Мальчик, ещё утром живой и здоровый, обнаружен в школьном сарае в состоянии мумии. При осмотре тело рассыпалось в прах.Санджиев протяжно присвистнул.

– Соловец пьяный что ли?

– Судя по голосу, нет. Перепуганный – да.

Помолчали.

– Много народу эти «чудеса» видели? – спросил Санджиев.

– Я так понял, трое: Соловец, судмедэксперт и старший опер.

– И всё? Действительно чудеса. А остальная группа, где в это время была? Например, следователь? Соловец не сказал, кто следователь?

– Какая-то Белозёрова. Мне это ни о чём не говорит. Я никого не знаю.