Ощутив зыбь под ногами после нового толчка тарана, я дернулся к люку, молясь, чтобы пламя не отрезало мне дорогу назад, но только я открыл его, как мощный столб огня ударил мне в лицо! Рефлекторно отпрянув в последний миг и почуяв при этом острый запах паленой шерсти да слишком близкий треск чего-то горящего, я судорожно сбил пламя с бороды. А после неверяще уставился на языки пламени, высоко поднимающиеся из открытого люка, да где-то на задворках сознаниях тихо промелькнул термин из прошлой жизни: «обратная тяга»…

Все?! Это все?!

И я больше никогда не увижу Ростиславу, не возьму на руки нашего ребенка?!

…Да не будет никакого ребенка – княжну убьют при штурме града…

– Нет, твари, еще далеко не все!!!

Паника мгновенно трансформировалось в отчаяние, а отчаяние переродилось в ярость обреченного, загнанного в угол. Мой угол – это крохотная сторожа на высоте трехэтажного дома, даже чуть выше. Прыгать вниз – не вариант (по крайней мере, я еще на это не решился), а огонь скоро доберется и до меня… Но, пока не добрался, понимая, что в запасе у меня остались считаные пара минут, я вдруг очень остро захотел сделать что-то значимое, стоящее – что-то, что запомнилось бы! Голова неожиданно прояснилась, мысли стали четкие и емкие, ассоциации с аркбаллистой заставили вспомнить о зажигательных болтах к ней. И сразу после острого сожаления о том, что можно и нужно было попробовать изготовить аналоги, я вдруг понял, что должен сделать!

Выхватываю очередную сулицу и засовываю ее наконечник в огонь, положив древко у самого люка. Сам резко встаю к «скорпиону» и спешно натягиваю ворот. Готово! Еще один удар в ворота, но я уже немного привык, и башня пока еще держится…. Выжидаю десяток-другой секунд, а после подхватываю весело горящий у острия дротик да закрываю, обжигаясь, деревянный люк. Вкладываю снаряд в желоб, ощущая, как становится горячо левой ноге, опирающейся на деревянную заслонку – она вскоре вспыхнет прямо под стопой… Абстрагируюсь от всего, четко понимая, это мой последний выстрел… Тщательно прицеливаюсь… Жму на спуск.

Хлопок!

– Да-а-а-а!!!

Не в силах сдерживаться, я завопил от радости! Так и не потухшая в полете сулица впилась в тросы катапульты у самого рычага, где они и крепятся! Впилась, не упала вниз, и прямо на моих глазах огонь перекинулся на веревки – есть чему радоваться!

Но тут же под левой ногой хрустнуло, и, вскрикнув от невыносимой боли, я каким-то чудом вырвал стопу из обугленного пролома в люке; следом взметнулся язычок пламени. Вновь удар тарана, потрясший башню, и что-то внизу с грохотом рухнуло, а тесаное дерево под ногами зашаталось еще сильнее… С отчаянием оглядываюсь назад, свесившись через парапет сторожи, и тут же начинаю ругаться на самого себя – ругаться от радости и злости на собственную дурость! Спешно перелезаю через парапет, достаю нож из ножен и со следующим толчком прыгаю вниз, успев крикнуть:

– Господи, спаси!

Пролетев меньше метра, я приземляюсь сперва ногами, а после больно бьюсь задницей о наклонную крышу шатра, молясь, чтобы она выдержала, и она выдерживает! Съезжаю по ней, словно по горке (благо внизу ледок еще не весь потаял), и вновь прыжок, только теперь уже на двухскатную кровлю, венчающую городню, примыкающую к надвратной башне! И ожидаемо падаю, не удержавшись на ногах, съезжаю по кровле вниз, в сторону углубленного внизу перибола… Куда лететь по-прежнему несколько метров, и не избежать мне серьезных травм! Облачен ведь и в панцирь, и в кольчугу, мягкого приземления с ними точно не выйдет…

Но в последний миг я все же успеваю вонзить нож в крышу и повиснуть ногами над провалом! Клинок тут же ломается, но отчаянным усилием мне удается схватиться пальцами за доски кровли, вновь задержать падение, хотя и понятно, что провисеть удастся считаные секунды… Невероятным напряжением всех мышц пытаюсь закинуть ноги на внутренний парапет городни, пятки скользят по нему, и тут же срываются…

– А-а-а-а-а-а!!!

Я кричу от боли в немеющих пальцах, и ярости, и страха, понимая, что вот-вот сорвусь… Но в этот же миг мои соскользнувшие с парапета ноги кто-то хватает и тянет к себе! Держаться становится легче, а снизу раздается такой родной и знакомый голос:

– Давай, отпускай! Подхватываем!

И у меня на глаза наворачиваются слезы признания и счастья – Микула, друг, не бросил… Чуть отклонившись назад и качнувшись, я попытался рывком нырнуть вперед, помочь соратникам, и уже в момент падения правую руку подхватывает чья-то крепкая кисть! В ответ я что есть мочи стискиваю предплечье своего спасителя, и меня наконец-то затягивают наверх! Уже оказавшись над парапетом и осознав, что спасен, я с безмерным удивлением понимаю, что северянину помогал Еруслан, как раз и поймавший мою руку…

Вот это да!

– Ну спасибо вам, братцы! Выручили!

Микула довольно хохотнул, а старший дружинник лишь молча кивнул, но тут же заметил:

– Сейчас каждый меч на счету. Воевода Кречет остался по правую руку от надвратной башни, здесь же только два сотника. И помощь нам теперь быстро не поспеет, сходни срублены! Да и поганые уже лезут по лестницам… Так что командуй, тысяцкий голова!

Последнее было произнесено уже с едкой усмешкой, на которую я, впрочем, не обратил особого внимания. Сейчас оно отвлечено на замеченный мной пролом во внешней стенке облама, всего в шести метрах впереди нас. Да на зацепившиеся за края бреши крючья штурмовой лестницы и пытающихся проникнуть внутрь городни татар!

Одного, уже поднимающегося по верхним перекладинам, встретил точный укол рогатины с тяжелым, массивным наконечником. Гулям закрылся щитом, но сильный удар пробил доски защиты и сбросил отчаянно завопившего нукера с лестницы! Однако не стих еще его крик, как в пролом залетело сразу три срезня, и один рассек бедро смелого русича, а второй ударил в кольчугу в районе плеча. Стрела, пущенная в полет тугим составным луком, пробила стальные звенья, пусть и неглубоко впившись в плоть, и ратник упал на спину, коротко вскрикнув от боли…

– Помочь раненому и отойти от бреши, сомкнуть щиты! Первый ряд – с копьями и топорами, второй – с луками! Нечего под срезни подставляться, к пролому не подходить! Тех, кто показался на лестнице, сбиваем стрелами, кто сумеет подняться – колем и рубим, не пуская внутрь городни. Брешей будет не столь и много, а поганые смогут вести штурм только сквозь них – здесь и сломаем выродкам хребет!

У каждой боевой секции стены примерно по пять-шесть бойниц, от ворот же до глухой, угловой башни десять городней, каждую из которых защищало до двадцати ратников. Китайцы пока сделали только по одному пролому в двух секциях-городнях, сейчас ломают третью… Увы, сколько-то воев уже убито и ранено за время перестрелки с лучниками татар, ударов глыб, пущенных катапультами, в попытках остановить штурмующих, поднимающихся по лестницам к брешам. Но все же на нашей секции облама уцелело двенадцать ратников, спешно строящихся поперек галереи в две равные группы по два лучника, и четыре щитоносца, вооруженных топорами и копьями. И на моих глазах показавшегося в проломе поганого сбило сразу двумя угодившими в его грудь стрелами!

Развернувшись к соратникам, я обратился к обоим членам теперь уже бывшего расчета:

– Микула, ты идешь до края стены и предупреждаешь всех, как встречать ворога. А ты, Еруслан, поспеши ко второму пролому, берешь его на себя! Я же покуда здесь останусь… И что с Твердиславом Михайловичем?

Твердислав Михайлович был поставлен оборонять ворота, с ним в башне встало два десятка уцелевших елецких арбалетчиков. Столько же воев с самострелами усилили гарнизон угловой, так называемой глухой башни по левую от нас руку, стоящей напротив ворот уже внутреннего тына. Если что, арбалетчики ударят в спину тем, кто попытается разбить их створки, атакуя по периболу… Так вот, когда мы забегали в надвратное укрепление, я не разглядел Твердислава, теперь же оно целиком охвачено пламенем… А ведь судьба храброго воеводы мне далеко не безразлична!