– Все телеги вытащить на берег и сжечь. Как земля прогреется, выкопать общую могилу для наших, похоронить. Хотя б зверье не дотянется, а там уж приведем батюшку, прочтет за упокой… Все тушки, что поганые сумели вырубить, берем с собой, и сами добываем, сколько сможем, а после уходим в лес, на ночевку. Завтра с первыми лучами солнца возвращаемся к Пронску…

– …Ждан, от этого зависит… Да, пожалуй, от этого зависит все. Постарайся привести ратников Ижеславца как можно быстрее – мы будем зубами держаться, но и татары станут атаковать бешено! Им ведь скоро вновь будет нечего жрать, а отступить без лошадей некуда. Без воев Ратибора просто не сдюжим…

Не иначе как хранимый небесными силами бродник, проявивший себя как один из лучших наших разведчиков, действительно умеющий подобраться к врагу скрытно, незаметно да бесшумно, лишь хмуро кивнул мне. А я, не удержавшись, порывисто шагнул к когда-то освобожденному нами пленнику и крепко-крепко его обнял! Куда делись недовольство его подозрительностью, наглостью да насмешками? Исчезли, растворились – ныне передо мной замер верный боевой соратник, не раз доказавший, чего он стоит в схватке, сражавшийся с нами плечом к плечу да выполнявший самые опасные и важные поручения! Например, по захвату языка или снятию вражеских сторож… И Ждан обнял меня в ответ, а отстранившись, молодцевато ухмыльнулся. Впрочем, гораздо мягче и добрее, чем делал это раньше.

– Я вернусь – и приведу помощь! Обещаю!

– Бог тебе в помощь, брат, и ангела-хранителя тебе в дорогу!

Так отвечаю я принятой у местных манерой и непроизвольно начинаю крестить вдруг очень серьезно кивнувшего мне бродника, вскоре обернувшегося к воеводе Мирославу и последовавшего вслед за ним по коридору. И хотя первое мое действие было неосознанным – память носителя, как всегда, – но и после я не опускаю руки, а продолжаю крестить соратника и друга, непривычно для себя приговаривая:

– Господи, помоги ему… Господи, защити его…

Наконец воевода скрывается вместе со Жданом за углом коридора терема, ведущего к тайному ходу, а я перевожу взгляд на безмолвно следящего за этой сценой Коловрата. После прошедшего боя рязанского воителя поставили старшим над охраной детинца, и я с улыбкой обратился к нему:

– Как же я рад тебя видеть, боярин!

Евпатий добродушно усмехнулся в ответ и с видимым трудом разлепил губы:

– И я рад!

После чего продолжил уже живее:

– Прав был ты, порубежник, ей-богу, прав… И про помощь в Чернигове, и вообще… Рад, очень рад я, что тебе удалось убедить Юрия Ингваревича отвести дружины к Рязани. И что задержать поганых ты все же сумел, я тоже наслышан…

Вот теперь мой собеседник улыбнулся необычно теплой, источающей какой-то мягкий свет улыбкой, что, впрочем, тут же померкла. А в глазах богатыря появилось обеспокоенное выражение.

– Скажи… Ты все еще видишь будущее? Можешь сказать, что со стольным градом сейчас… И где мои?

Мне пришлось огорченно и отрицательно мотнуть головой:

– Прости, боярин, но сны ко мне являлись не по моему собственному желанию, а невзначай, внезапно. Я тогда только два сна увидел о будущем, которое УЖЕ изменилось, ведь княжеская рать ушла в Рязань, ты же вернулся к самому моменту вторжения, а не на разоренные пепелища… Да еще один был, много после, о смерти Федора Юрьевича… И больше ничего.

Коловрат, тяжело вздохнув, понятливо кивнул, и вздох его был столь тяжелым, что я поспешил его успокоить:

– Евпатий Львович, ведь в моем видении семья твоя уцелела, схоронившись в лесу, в зимовке. Я не думаю, что и в этот раз – как бы там оно ни пошло – что-то изменится!

Вновь кивок, но тоска в глазах обеспокоенного мужа и отца отступила. А я, воспользовавшись удобным моментом, мягко спросил:

– А не подскажешь ли мне, боярин, где находится светлица княжны?

Погруженный в свои мысли витязь равнодушно пожал плечами, гулко ответив:

– Да в башенке она, к терему пристроенной, где ж еще…

Но тут же взгляд его стал осмысленным и острым, и в глазах появилось недоверчивое выражение:

– А тебе зачем?!

– А тебе зачем?!

Взгляд Евпатия я встретил спокойно – не тушуясь, не опуская глаза, но и без вызова. После чего твердо ответил:

– Боярин, я должен увидеть княжну. Это важно и для меня, и для нее. Я должен поговорить с ней, но все, что я скажу, предназначено только для Ростиславы. И просто поверь мне – это важно.

Коловрат колеблется, но я уже приучил его верить моим словам и доверять мне, и в конечном итоге он отбрасывает свою подозрительность. Утвердительно кивнув, богатырь коротко произнес:

– Хорошо, я провожу тебя до светлицы княжны. Но никакого урона чести ее…

– Быть не может!

А вот тут мне приходится соврать, но Евпатий, скорее успокоивший свою совесть последними словами, фальши в моих уже не заметил. Развернувшись в противоположную сторону от подземного хода, он жестом показывает: следуй за мной.

…Мы минут пять петляем по лабиринтам внешне не такого и большого трехэтажного терема, подбираясь к светелке. При этом немного удивляет малочисленность слуг и гридей, охраняющих внутренние покои, однако уже у самой светлицы, словно овчарка, сторожит мой давний знакомец Еруслан, чьи глаза наливаются темным при виде меня. Уже загодя он зло рявкнул:

– Княжна почивать изволит, к ней нельзя!

Но, не обращая внимания на окрик, я продолжаю молча идти вперед, словно бы ничего не заметив, хотя боярин, опешив, замирает на месте. Однако когда дружинный шагнул вперед, преграждая мне путь, демонстративно схватившись за рукоять клинка, я достаточно громко, чтобы мой голос был услышан за дверью (щедро добавив в него ледяного презрения!), приказал:

– Доложи княжне, что прибыл тысяцкий голова Егор Елецкий, воевода княжеской дружины!

Еруслан не сдвинулся с места, пусть в глазах его и промелькнуло удивление напополам с легкой растерянностью. Подойдя же практически вплотную (если что, теперь я успею перехватить его правую руку, коль по дурости своей потянет меч из ножен!), я добил гридя:

– Ты оглох?! Не слышишь приказа воеводы, Еруслан?! Немедля доложи княжне о моем прибытии! А после отправляйся к князю Михаилу да передай ему: подле себя хочу видеть тебя завтра, когда поганые на штурм пойдут! Посмотрим, как ты будешь резок и смел в сече…

Глаза старшего дружинника полыхнули ненавистью, он весь будто подобрался, словно желая уже наброситься на меня, пальцы его на рукояти клинка напряглись, аж побелели… Завелся и я, мысленно приговаривая: ну, попробуй достать меч, тварина, я же тебе кисть сломаю! Даже представил себе в подробностях, как давний противник начинает тянуть клинок правой рукой, как я перехватываю ее запястье, как своей левой резко нажимаю на кисть противника, практически бью по ней, а после выкручиваю, заламываю до хруста сустава и вторящего ему крика боли…

Но в тот миг, когда мы оба уже готовы были начать действовать, дверь в светелку распахнулась и перед нами предстала сильно побледневшая от гнева Ростислава, буквально обжегшая гридя яростным взглядом:

– Пусти ко мне тысяцкого голову, Еруслан, и отправляйся к моему брату! Да не забудь доложить ему, что, когда воевода Мирослав сегодня повел дружинников на вылазку, ты увязался провожать меня до терема, трус!

Ратник дернулся, как от пощечины, и, залившись краской так, что стал похож на помидор, резко рванул от дверей светлицы, крепко ударив меня плечом в плечо. С гневом развернувшись вслед стремительно двинувшемуся по коридору дружиннику, я случайно встретился глазами с Коловратом, с неприязнью и недовольством наблюдающим за разыгравшейся на его глазах безобразной сценой. Реакция боярина отрезвила меня, и я воздержался от продолжения конфликта, а просто отвернулся от Еруслана.

Чтобы всего мгновение спустя поймать взгляд Ростиславы и утонуть в теплой глубине зеленых омутов ее очей, в одно мгновение обогревших душу…