Впрочем, последнее вряд ли… Уж больно ходко шли за ними поганые!
…Прошло совсем немного времени, прежде чем на гребне высокого берега раздалось трижды повторившееся слегка неестественное карканье. Захар Глебович невольно усмехнулся – откровенно говоря, ворон из Славки получился так себе! Но одновременно с тем удивленный тысяцкий про себя отметил, что обычно сильно растягивающиеся мгновения ожидания сейчас пролетели совершенно незаметно.
Как один миг…
Высоко задрав голову, еще довольно молодой воевода подставил лицо лучам солнца, а после высоко поднял саблю над головой и отрывисто воскликнул:
– На миру и смерть красна, братья! Отцу и сыну!!!
В ответ по сотне покатилось негромкое, чтобы не раскрыть себя нехристям:
– Отцу и сыну…
Уже безмолвно Захар ткнул пятками в бока жеребца, едва коснувшись его шпорами. И верный боевой конь понес наездника вперед, вначале медленно, шагом, но с каждым мгновением все быстрее…
А за тысяцким стронулась с места, привычно набирая ход и перестраиваясь клином, вся сотня панцирных дружинников Ижеславца, Белгорода, Пронска и Рязани. Облаченные в сверкающие на солнце кольчуги, дощатые и чешуйчатые брони, они устремились вперед молча, но это угрюмое, суровое молчание русских ратников грозило ворогу неотвратимым возмездием…
Несколько секунд бега – и вот уже изгиб русла Прони. А за ним – первые ряды неспешно рысящих тургаудов, на чьих лицах проявилось вдруг изумление напополам с ужасом!
– Бе-е-е-е-й!!!
Монголы не ожидали, что, как только они приблизятся к очередному повороту реки, на них стремительно выскочит ощетинившаяся рогатинами сотня орусутов! Всадники первых рядов только и успели потянуться к чжидам, скидывая с плеч широкие ремни и выдергивая носки из страхующих петель у самого втока древков… Да еще загремел в начале колонны дикий, ошарашенный клич «О-ру-су-ты!!!», как в массу поганых на полном скаку ударили гриди, тараня степняков тяжелыми рогатинами и опрокидывая тургаудов вместе с их невысокими, не рассчитанными на встречную сшибку жеребцами!
Воевода следовал впереди своих воев и первым схватился с ворогом. Навстречу ему выскочил тургауд, каким-то чудом успевший не только перехватить чжиду обеими руками, сдернув ее с плеча, но и склонить копье к противнику, нацелив острие в грудь Захара Глебовича… Однако последний широко, наотмашь рубанул саблей по древку у самого наконечника, отклонив чжиду в сторону, а после на скаку распорол горло монгола встречным ударом, попав под самый подбородок!
Следующий враг атаковал воеводу справа, обрушив чжурчженьский палаш сверху вниз, но тысяцкий успел перекрыться клинком, плашмя подставив его под удар, да тут же рубанул в ответ! Палаш соскользнул с плоскости русской стали, и встретить стремительную контратаку орусута степняк уже не успел… Правда, шлем, принявший на себя саблю Захара Глебовича, спас поганого, но мощь рубящего удара была столь велика, что ханский телохранитель лишился чувств, обмякнув в седле!
От третьей атаки подлетевший слева тургауд от всей души приложился ребристой булавой-перначом! – воевода закрылся щитом, тут же хрустнувшим от тяжелого попадания стальных перьев. Пронзило болью левую руку витязя! А тут еще и справа обрушился на русича крюк чжиды, мгновенно впившийся под броневые пластины с тыльной стороны плеча и с силой потянувший воина из седла… Но лихого монгола с перначом спустя мгновение спешил таранный удар русской рогатины, а древко чжиды у самого крюка воевода сумел подцепить саблей, послав Воронка вперед. С трудом отклонив копье противника, смельчак еще сильнее поддал шпорами верного жеребца – вперед, только вперед! Пока не погас таран сотни дружинников, ломят они врага! А как только завязнут, так поганые по очереди каждого гридя из седла стащат, да на земле и добьют…
Будто в прозрачную воду смотрел Захар Глебович: протаранив голову колонны, смяв, стоптав несколько десятков ханских телохранителей, клин русичей увяз в многосотенной массе бронированных степняков. И тут уж сеча пошла на равных, грудь в грудь! Как бешеные, рубятся гриди, молниями сверкают на солнце их клинки, стремительно падают на шеломы ворогов узкие секиры-чеканы! Валятся на лед из седел залитые кровью тургауды, но и поганые стаскивают чжидами дружинников из седел… В упор стреляют в лица русичей монгольские лучники, буквально с пяти шагов, из-за спин соратников, да столь же часто мелькают верткие степняцкие сабли и палаши!
Сила силу ломит, но больше сил-то у ворога…
Недолго длилась сеча – может, полчаса, может, чуть больше. Но уже половина сотни пала, уже потерявшего чувства воеводу с залитым горячей кровью лицом оттащили назад ратники, уже и руки воев налились свинцовой тяжестью и с трудом поднимают мечи да булавы! А на место павших ворогов меж тем становятся свежие, яростные, охочие до битвы тургауды! Уже и клин русичей превращается в круг, что оцепили поганые, еще чуть-чуть – и сгинут все смельчаки!
Но в тот самый миг, когда батыр Буджгир, кюган-тысяцкий ханских телохранителей, готов был праздновать победу, за спиной тургаудов вдруг громко протрубил боевой рог орусутов! И не успел Буджгир еще обернуться к новой опасности, как и кюгана, и его ближников смел залп арбалетных болтов! А когда обратились монголы к новой опасности, сердца их тревожно сжались: не сотня и даже не две лыжников орусутов покинули лес и направились к месту схватки – раза в четыре больше!
Выходит, сравнялись ныне русичи числом с гвардейцами, оторвавшимися от основных сил тумена…
Нет, не струсили ханские телохранители, отборные монгольские вои. Но как конному подняться на заснеженный высокий берег? Если и в помине нет к нему ни подъема, ни спуска на ближайшие шагов пятьсот? Попробовали гвардейцы сквозь снег пробиться, да куда там! Ломается наст да глубоко проваливаются копыта лошадей, едва ли не по самую грудь! Тогда часть тургаудов спешилась, но уже на сто шагов приблизились к гребню берега не менее трех сотен лучников орусутов! Монголы, недолго думая, принялись стрелять во врага, да только каждого русича-стрелка прикрывает соратник-щитоносец, у кого нет дорогого составного лука – не достают орусутов степняцкие срезни! А в ответ уже взвился в воздух град бронебойных стрел с гранеными, долотовидными и редкими шиловидными наконечниками – четыре десятка уцелевших елецких застрельщиков с самострелами дали по ворогу второй залп! Жестко хлестнули по татарам стрелы и арбалетные болты, оборвав разом несколько десятков жизней да многих поранив! И тут же дрогнули поганые, осознав, что попали в смертельную западню…
Нет больше тысяцкого-кюгана! Но остались еще сотники-джагуны, и видят они, что стрелы орусутов вдвое сократят число тургаудов прежде, чем добьют ханские гвардейцы отряд все еще несломленных батыров на льду реки! Но и после ничего не смогут поделать верные нукеры Бурундая с лучниками ворога, безнаказанно их убивающими… Не стали джагуны испытывать свою судьбу, ведь в число погибших мог попасть каждый из них!
Никто в тот миг и не вспомнил про угнанные отары скота. И потом, разве станешь думать о еде, когда тебя в любой миг может поразить сверху вражеская стрела с граненым наконечником? Особенно когда проход впереди преградил отряд смельчаков, упрямо не желающих умирать?! Закричали сотники, затрубили в рога, призывая к себе своих воинов и уводя их с места побоища… Ведь если что, всегда можно оправдаться перед Бурундаем прямым приказом павшего Буджгира – тот их слова уже никак не опровергнет! Так что по всему выходит, что не бежали они, а подчинились прямому приказу кюгана, а последний свое бесчестие искупил кровью…
Откатились гвардейцы, покинули поле боя, оставив на льду Прони две с половиной сотни тел павших соратников. Еще полторы сотни сгинуло в первой стычке, да сотня тургаудов нашла свою смерть в огне Ижеславца и под копытами русских коней во время городского боя… А в итоге уже половина гвардейцев темника приняли свой конец в землях орусутов, да вовсе не осталось телохранителей Бури; нет и самого чингизида! Дорого же платят монголы кровью, пытаясь покорить непокорных жителей заснеженных северных лесов, а ведь еще ни один город их не взят!
