— Маша! — в наушниках рявкнул голос Игната. — О чем ты думаешь?!

«Сейчас, — злорадно промелькнуло в ее голове. — Так я тебе и рассказала!»

Вместо ответа она потупилась.

— У тебя глаза стеклянные! Ты же на работе, в конце концов. Так давай! Работай! Пой, разрази тебя гром! Поехали снова с первой строчки.

Зазвучала музыка, она вообще закрыла глаза, чтобы не видеть злопыхающего преподавателя и скучающего звукорежиссера, отгороженных от нее стеклянной стеной. Она не чувствовала песни. Что вообще можно почувствовать, стоя в закрытой комнате, больше похожей на аквариум, под сверлящими взглядами двух измученных людей? Хороши слушатели. Да они ее уже ненавидят. Какие чувства она может передать, да и кому? Тем призрачным миллионам поклонников, которые будут слушать ее сингл? Она попыталась представить огромный зал — пускай даже ГЦКЗ «Россия». Море людей улетают куда-то вверх, задние ряды тонут в тени балкона. Все затаились, ожидая, как зазвучит эта девушка в растянутом свитере и джинсах… Нет, на ней то черное платье, а на голове не наскоро собранный пучок, а гладкие волосы, распрямленные, ослепительно белые, чуть касаются плеч.

Что ж ты напрасно меня упрекаешь,

Это игра — ты и сам это знаешь.

Я не хочу, но я все же играю,

Я за игру нас двоих презираю.

Я не могу, слишком больно любить,

Я не умею ни ждать, ни просить…

«Господи! Бобров действительно мог убить Ирму! Но не из-за кулона! Нет! Он убил Ирму, потому что больше не мог ее выносить. Вот в чем штука! Она его мучила, терзала, она играла им и практически бросила».

Каковы же должны быть страдания мужчины, который вложил, нет, не деньги, он в нее душу вложил! А она, выжав его до капли, вытерла об него ноги и ушла к другому. К какому-нибудь богатому ничтожеству, который и подарил ей тот самый кулон. Тот, с кем она ссорилась по телефону у сцены, который Маша подслушала. Тот, чей кулон она отшвырнула от себя. А Аську Серж убил, решив, что она подобрала украшение на месте преступления. И значит могла быть свидетельницей убийства. Музыка внезапно стихла, Игнат орал что-то в уши. Маша открыла глаза, с удивлением поняв, что стоит не на сцене, а в тесном аквариуме студии и на ней все тот же старенький свитер и джинсы. Волосы ее неряшливо прихвачены заколкой, а сквозь стекло ее сверлит глазами Серж Бобров.

— Это никуда не годится! — бушевал Игнат. — Просто безобразие, а не исполнение! Что у нее с интонированием? Я ее такой никогда не видел. Даже когда она гаммы выпевала, она была более.., более… — Он пощелкал пальцами, подбирая подходящее определение, потом махнул рукой и невнятно закончил, — Была, в общем…

— Хватит деньги понапрасну просаживать! — рявкнул меценат. — Не хрен студию брать, если песня не готова. Игнат, еще раз такое повторится, я из твоего гонорара вычту. А ты, — он зло зыркнул на Машу, — будешь песню по клубам обкатывать, поняла? Пока я не услышу то, что мне понравится, в студию не пущу. У меня карман не резиновый Он подхватил куртку, закинул ее на плечо и, направившись к двери, кинул, не оборачиваясь, –

— Сегодня отдыхай. Вечером позвоню, скажу, когда и где будешь выступать. Завтра репетируете с Игнатом и хореографом. Втроем. Готовьте ее к сцене.

Настроение было препоганое. Маша понимала, что виновата. И перед Игнатом, и перед Сержем. Они на нее понадеялись, а она запорола запись. Стыдно было до слез.

Вокалист сухо попрощался и быстро вышел.

— Фигня, — усмехнулся ей звукорежиссер — плечистый парень за пультом. — Первый блин редко получается. Бобров прав, песню стоит обкатать. Ты ее совсем не чувствуешь. Ты в студии-то писалась когда-нибудь?

— Нет, — она всхлипнула и пришла от этого в полное смятение. Еще только разреветься не хватает. Профессионалка называется! Работать нужно, а не рыдать.

— Иди в стекляшку.

— Я? — она испуганно покосилась на него.

— Не я же, — он широко, ободряюще улыбнулся. — Все равно сегодня никого больше не будет. Студию до самой ночи заказали.

— Он же не заплатит… — Она сделала робкий шаг в сторону аквариума и застыла.

— И что с того? Могу я человеку за так помочь?

Маша побрела назад к микрофону и наушникам, сама не зная зачем.

— Меня Федя зовут. — Голос у него был приятный, бархатный. Он уши грел. — Теперь расслабься. Выкинь все из головы. Голова должна быть абсолютно пустая.

«Хорошо ему говорить, — подумалось ей. — А как быть с бобровским выговором? Господи, каким же он может быть жестоким! Как обидно может говорить простые слова».

— Выкинь, Маш, выкинь. Все выкинь, — журчало в ушах. — Забудь обо всем. Закрой глаза. Так, отлично. Что ты хочешь спеть?

— Я? Что я хочу?

— Да, что ты хочешь.

— Н-не знаю… Может быть, что-нибудь из Элвиса?

— Пой из Элвиса.

— А музыка?

— Да хрен с ней, с минусовкой. Пой а капелла.

— Тогда я спою Love me tender.

— Давай.

Маша вдохнула:

Love me tender, love me sweet…

Никто ее не перебивал. Никто не учил правильно интонировать. Песня текла и текла, расслабляя ее тело. Мысли ее растворились. Она забыла и о Боброве, и об Игнате, и даже о Феде. Она пела, умоляя кого-то незримого любить ее так нежно, как это возможно. Так, как можно любить только в мечтах. Неожиданно она вдруг услыхала вступление к своей песне. И когда подошла очередь начать, она запела. Непонятно как, но она открыла в себе душу гордой женщины, женщины, которая любит, но боится в этом признаться даже себе. Которая ждет каждый вечер у окна своего любимого. Ждет, зная, что он не придет, потому что не догадывается, что она ждет. Он не придет, потому что думает, она с ним играет. И она хочет, чтобы он так думал. Девушка так хочет, потому что боится — он поймет, как сильно она в нем нуждается. Поймет, и тогда все закончится.

Последние аккорды стихли. Маша стояла одна в целом мире, понимая, что за недолгие минуты умудрилась прожить целую жизнь. Не чужую, а свою.

— Ты — чудо, — прошептал в ушах голос Феди.

Она открыла глаза, с трудом возвращаясь назад в аквариум.

— Песня — это эпоха. — Он не отводил от нее горящих глаз. — Ты умеешь передавать это зрителям. Это главное.

— Н-неужели тебе понравилось? — робко удивилась она.

— Понравилось? У меня чуть сердце не лопнуло.

— У меня тоже, — она порывисто вздохнула. — До сих пор болит.

— Это хорошо.

— Я хочу вернуться туда…

— Это как кино, правда?

Он снова включил минусовку. Маша закрыла глаза, и все повторилось.

Спустя два часа она тепло распрощалась с Федей и шагнула за порог. Потом обернулась, прислонилась к косяку и улыбнулась:

— Знаешь, я чувствую себя Золушкой. А ты добрый волшебник из сказки. Наивное сравнение, но это так. Сегодня ты сделал для меня чудо.

— Дурочка. Мне же с тобой работать, — несмотря на бодрый тон, он выглядел смущенным. — Я себе помог, только и всего.

— Как бы там ни было, еще раз спасибо. Увидимся.

— Думаю, скоро, — он прищурился. — А для кого ты пела?

— В каком смысле «для кого»?

— Если выходит хорошо, то это точно значит — песню исполняли от души. А от души может исходить только личное послание. Кому ты сейчас пела, секрет?

— Хм… Я как-то не задумывалась. Но тема интересная…

— Сохрани это состояние в памяти, помни о том человеке, когда пойдешь на сцену. И все будет тип-топ, — он козырнул ей в воздухе.

Маша медленно спустилась по ступенькам, медленно вышла на улицу.

Для кого же она пела? Может быть, Федя в кои-то веки ошибся? Опыт у него, конечно, огромен, но и на старуху бывает проруха.

— Мария!

Маша обернулась. Александр отлепился от автобусной остановки и помахал ей рукой. Она мотнула головой, чтобы отогнать мысли, и шагнула ему навстречу.

— Английский аристократ путешествует общественным транспортом. Издатели Книги рекордов Гиннесса об этом знают?

Он оперся на свою трость, которую, похоже, из рук никогда не выпускал:

— Я не могу водить машину в Москве. Тут левостороннее движение. А я привык к правостороннему. Приходится брать такси. Мы договорились с Сержем встретиться в студии, но, когда я входил, он вылетел из подъезда с видом разъяренного льва, которого погрыз молодой соперник.