— Вы так думаете? Господи, а мне это не приходило в голову! — ужаснулся Борис. — Знаете, я, пожалуй, исключу оливки и посмотрю, что будет.

«Он тебя сожрет». Александр усмехнулся.

— Может быть, он перестанет шевелить ушками, — мечтательно предположил любитель котов.

Леди Харингтон, явно польщенная таким вниманием к своему замечанию, разрумянилась.

— А вот и Виолетта, — словно только что заметив, она подвела собеседника к дочери.

— Мама, — с торжественной грустью произнесла девица, — Александр хотел бы тебе кое о чем сообщить…

Она выжидательно глянула на жениха. Тот поперхнулся, покраснел и пробубнил нечто, что больше напоминало как раз «кое-что»:

— Ну, мы.., это.., в общем.., мы.., это…

— Боже мой! — расцвела леди Харингтон. — Как я рада. Дорогой мой, я поздравляю вас. Лучшего выбора я вам уж вряд ли могла бы желать! Ви, солнышко, — она нежно обняла дочь.

Александр инстинктивно отшатнулся, боясь, что и его постигнет та же участь. На сегодня он уже перевыполнил план по непрошеным поцелуям от этой семейки.

— Так вы что, женитесь? — Сэр Доудсен в который раз подивился умственным способностям Бориса. Сделать такое заключение из увиденного под силу только весьма прозорливому человеку.

Неожиданно идиллию помолвки нарушила Анастасия, излишне бойко, видимо, от торжественности момента, обратившись к Александру:

— Я, собственно, давно вас ищу. Господин Бобров там рассказывает о вашем последнем контракте на перевозки гуманитарной помощи. Такое похвальное дело, но ему не хватает подробностей. Посол весьма заинтересовался…

С ее стороны это было не самым ловким прекращением слюнявой беседы, но выбирать не приходилось. Александр изо всех сил постарался скрыть улыбку. Ви с матерью, наоборот, чувств своих не таили и как по команде поджали губы.

— Пойдем, дорогая, я представлю тебя своему другу. — Потомок Доудсенов подал руку невесте, силясь не слишком морщиться, произнося «дорогая». Он понимал, что эта сладкая пилюля немного сгладит вопиющую бестактность Анастасии и чуть-чуть подсластит то неприятное впечатление, которое произведет на нее бурный Бобров.

«Она непременно будет настаивать, чтобы я прекратил дружбу с таким невоздержанным типом», — заранее проворчал про себя Александр и повел «даму сердца» с балкона.

Маша оглядела себя в зеркало, прищурилась, склонила голову набок, усмехнулась… Н-да, не такой представляла себя «девочка с Севера»: волосы высветленные до голубоватого оттенка, отутюженные, прямые. Губы ярко-красные, словно она только что насытилась кровью из чьей-то артерии, глаза, по выражению Боброва, «вполлица», грудь торчит вперед чуть ли не под прямым углом, платье черное, обтягивающее и такое чертовски открытое!

Кошмар! Она зажмурилась и лукаво хихикнула: «А вообще-то ничего!» Такой она себе нравилась. Но чувствовала себя как-то странно, словно ее втиснули в чужое тело, которое требует других манер и вообще всего другого. А чего — она не знала. Знала точно, что теперь это тело не может отдыхать в маленькой комнатушке, за стенкой которой храпит хозяйка, ездить на общественном транспорте и питаться бутербродами. Это против правил.

— Ну как? — Стилист Никитос отступил от своего творения и окинул его довольным взглядом хорошо потрудившегося человека. — Два дня пыхтел!

Он был честен. Началось все вчера. Никита приехал в офис Боброва с эскизами (меценат заранее выслал ему Машины фотографии). Вот по ним он и придумывал ее новый образ. Привез одежду из дорогих магазинов (на примерку) и принялся Машу мучить. Сначала сделал все, как задумал: завил волосы большими локонами, обрядил в коричневое замшевое платьице, которое и нарядом-то назвать можно было с натяжкой — так, обрезки какие-то.

К ним напялил ей на ноги длиннющие сапоги на высоченной позолоченной шпильке. Бобров пил бренди, хмуро наблюдая за ее превращением.

Когда все было закончено, он отрицательно покачал головой.

— Ну, тогда другой наряд, — согласился с ним стилист.

Переодевали Машу до самого вечера. Она порадовалась, что был понедельник и ей не пришлось отпрашиваться на концерт. Ничего на ней Сержу не нравилось.

«Нет искры», — скупо характеризовал он и выпивал еще одну порцию.

К ночи Маша устала так, словно не переодевалась, а разгрузила вагон с одеждой. Тело все ломило, а решение так и не было принято. Никита злился, сетовал на капризы клиента, намекал на присутствие алкогольного фактора в работе, потом скис окончательно.

— Вот что, — в десятом часу провозгласил Бобров и поднялся из-за стола. — Валите вы по домам. Никитос, ты за ночь подумай, завтра продолжим. Все, что было, — категорически нет. Сделай так, чтобы завтра было «да». Разбегаемся, ребятки, а то я на прием опаздываю.

Придя домой, Маша рухнула на кровать. Очнулась только утром, с ужасом поняв, что начался новый день примерок и поисков имиджа.

Теперь вот нет и трех часов, а все вроде бы готово. Бобров бросил на нее хмурый, явно похмельный взгляд и согласно кивнул, пробубнив стилисту:

— Когда ты прав, ты прав.

— Мне нужно бежать, — пискнула Маша, сознавая, что последует за этим заявлением.

Сознавала правильно. Никита остолбенел от вопиющего нахальства, а Серж подскочил на месте, взревев:

— Что?!

Певица покраснела, потупила взор:

— У меня выступление в клубе. Я не могу подводить ребят.

Повисла нехорошая пауза.

— Хм… — Неожиданно меценат перестал сердиться и задумчиво изрек:

— То, что ты обязательная, — это хорошо. Но решай со своими быстрее. Время не ждет. У нас слишком много дел.

Маша вздрогнула, поняв, что наступил решающий момент. Она обязана поговорить с ним о ребятах. Ну, хотя бы попытаться.

— Мне очень неловко бросать их в такой момент… — Сердце ее, до этого бешено колотившееся, вдруг замерло, дыхание перехватило.

— Хм… — опять изрек Бобров. — Это всегда неприятный момент. Кто-то выбивается, кто-то нет. Ты — да, они — нет. Только и всего. С этим нужно смириться, потому что это жизнь. Жестокая, но ничего не поделаешь.

— И это все? — От неожиданности она вскинула на него глаза и отшатнулась. Ее буравил жесткий, лишенный каких-либо сантиментов взгляд. Взгляд бизнесмена, которому плевать на все, кроме своей выгоды. Она вспомнила их разговор об Ирме Бонд и еще раз утвердилась в мнении, что Серж чрезвычайно опасный человек. Если ему выгодно, он может пойти на все: предать, даже убить.

Подобный вывод вряд ли можно было сделать из их беседы, но взгляд его говорил лучше любых слов.

— А что ты хотела? — он усмехнулся одними губами. — Чтобы я подписал с ними контракт? Я не буду этого делать. Они мне неинтересны. В Москве тысячи парней, бренчащих на гитарах. Твои ребята ничем от них не отличаются.

— Но они были так добры ко мне…

— Оставайтесь друзьями. Это все, что я могу тебе посоветовать. Хороших людей теперь днем с огнем не сыщешь. Нужно сохранить добрые отношения.

Входя в клуб «Фламинго», Маша все еще пыталась себя убедить, что уход из группы — не предательство. Но самой ей в это не верилось. Как же, была группа, она ее солистка. А теперь нет солистки, и группы, получается, нет. Играла бы она на клавишных или на гитаре, они бы враз нашли ей замену. А как найти замену певице? Да еще быстро. Выступления-то никто не отменял. Всю неделю нужно работать, выходной только в следующий понедельник.

— А, — приветствовал ее Леха. — Что, уговорил-таки тебя Бобров?

Маша опешила:

— С чего ты взял?

— Ладно дурочку ломать! Тебе на такого визажиста год копить нужно.

Она запоздало охнула: макияж-то снять забыла. То-то на нее в метро странно смотрели! Отпираться стало бессмысленно.

— Да, — призналась она и во второй раз за день густо покраснела.

— Понятно, — намеренно безразлично изрек Генка.

— Нужно что-то решать. — Вовка хлопнул ладонью по тарелкам, те звякнули тупым звуком. — Я думаю, он не позволит тебе работать с нами.

— Он сказал, чтобы я… — Она запнулась, не в силах повторить бобровское «разобралась». Это прозвучало бы неприлично. Словно ребята какой-то старый хлам, который нужно выкинуть из чулана на помойку.