Пятьдесят минут спустя я стою на Аленином крыльце и звоню. Никто не открывает. Я толкаю дверь и едва успеваю увернуться – мимо пролетает ваза для фруктов, за ней – кухонная утварь непонятного назначения: Аленин муж прекрасно готовит. Я недоуменно оглядываюсь по сторонам: на стене – дыра, под ногами – осколки. В прихожей появляется заплаканная Алена. «Не обращай внимания, – виновато говорит она. – Боря, когда напьется, всегда так. Проходи, я постелю тебе в гостевой. Он сейчас переночует в бане, протрезвеет». «Часто у вас так?» «Нет, пару раз в месяц. Это у него вроде разрядки – покричит, что я сломала ему жизнь, и успокоится. Кузена моего вспоминает…» «Вы с ним опять?» «Что ты, – устало вздыхает Алена, – я его не видела двадцать два года». «А почему же Боря?» «Ну, ему нужен какой-то повод. Он покричит, выпустит пар, посуду побьет. Потом поедет покупать новую. Это его займет на какое-то время. Ты же знаешь, он у нас по кулинарной части. У человека должен быть интерес в жизни… Да что мы все про него. Ты-то как? Такое решение, неожиданное…» «Почему неожиданное? Я же столько лет собиралась!» «Так мы все собираемся. Боря, как напьется, каждый раз собирается. Идет в баню, там за ночь трезвеет. Утром едет за новой посудой… Ты голодная?» Алена начинает горько плакать. Я усаживаю ее в кресло. Собираю осколки. Привожу дом в порядок. Возвращается с работы Аленин сын. Алена оживает, начинает хлопотать. Мне становится неловко. Я обнимаю подругу и ухожу.

Пятьдесят минут спустя я стою на Ритином крыльце и звоню. Открывает растерянный Гоша, говорит: «Рита ушла». «Можно, я ее здесь подожду?» Гоша молча кивает и оставляет меня одну. Я сижу на диване в гостиной, читаю почту. Гоша собирает пса на прогулку. «А скоро она будет?» «Кто? – переспрашивает он. «Как кто? Твоя жена!» «Она от меня ушла. Сегодня утром. Кто-то ей позвонил, не знаю. Она обрадовалась. Собрала вещи и ушла. Без объяснений».

Я вхожу в дом, в котором жила последние двенадцать лет. Мне кажется, будто я вернулась из дальнего путешествия. Поперек двери, как обычно, валяется портфель Кирилла.

В телевизоре машут мечами готы. Лягу спать прямо сейчас, чтобы успеть с утра побегать перед работой. Риту буду искать завтра. Вряд ли она ушла далеко.

– Зачем нужно было тратить двадцать шесть долларов? – ворчал он. – Мы, что, миллионеры? Моя мама прислала ей из Минска отличную шапочку, вязаную. В ней еще сестренка ходила. Ты все делаешь мне назло, специально не надеваешь ей мамину!

Да, в ту пору лишних денег у них не было, но капор, присланный свекровью, был ужасен: коричнево-серый, ворсистый, топорное изделие голодных восьмидесятых. К тому же, он явно натирал Сонечке шею – малышка вертелась, норовила от него избавиться. А шапочка «Джимбори» – легкая, воздушная, нежно-сиреневая – будто сама просилась на милую детскую головку. Сонечка прекрасно спала в ней на балконе, давая молодой маме готовиться к экзаменам. Поскорее бы уже все сдать, зарабатывать самой, не считать каждый цент!

Никита был прижимистым. Пока они жили вдвоем, Юля этого не замечала. Аскетичный эмигрантский быт ее не тяготил, и сама она без красивых вещей легко обходилась, но с появлением дочки в ней проснулся интерес ко всем этим аппетитным детским одежкам, которые они, по мнению Никиты, не могли себе позволить. Впрочем, Никита зарабатывал не меньше других, но экономил на всем, хотел поскорее скопить на дом, а кроме того – посылал маме с сестренкой.

Почему им нужно было помогать, Юля не понимала. Никитиной маме было пятьдесят три года, она работала начальником паспортного стола. «Сестренка» была отнюдь не ребенком, а взрослой дамой с тяжелым характером, которую после института пристроили по знакомству на таможню. Обе они явно не бедствовали, жили в большой квартире в центре города, на каникулы ездили заграницу, а Юля с Никитой за три года эмиграции не отдыхали ни разу. Юля не придавала этому особого значения, трепетное отношение мужа к родственникам воспринимала как данность, но эпизод с шапочкой врезался в память. В тот день она впервые дала Никите отпор, а как только нашла работу, принялась баловать свою девочку вещицами. Никита бурчал, но сцен больше не устраивал.

Они купили первый дом, стали отдыхать на теплом море. Сонечка прекрасно училась, занималась бальными танцами. В семье царил мир, не считая тех мучительных недель, когда прилетали в гости Никитины мама и сестра. Свекровь Канаду не жаловала, но, очевидно, ни в Минске, ни в других подходящих местах достойного жениха для Полины не нашлось, поэтому бедным женщинам ничего не оставалось, как навещать далеких родственников. Никита перезнакомил сестру со всеми русскими программистами из своего банка и из двух соседних, потом – с риэлторами и физиотерапевтами из своего рыболовного клуба, а под конец туфельку примеряли уже и дальнобойщикам, но увы, безрезультатно.

В каждый такой визит свекровь поучала Сонечку, ругалась вечерами с уставшей после работы Юлей, отводила Никиту в сторону и горячим шепотом нахваливала свой родной город, будто надеясь, что он одумается и вернется к сестре с матерью. Полина же и вовсе делала вид, что Юли с Сонечкой на свете не существует, что они с мамой приехали в гости к брату, а у него в доме какие-то посторонние люди. И вдруг случилось чудо: Полина вышла замуж за коллегу-таможенника. Очередное лето выпало на ее беременность, поэтому обошлось без ежегодного визита, и к сентябрю Юля впервые чувствовала себя по-настоящему отдохнувшей.

Кроме того, Сонечка была уже умной десятилетней девочкой, и в Юлиной жизни наступила приятная легкость. Пока дочка была младенцем, Никита никогда не поднимался к ней ночью. За все эти годы они ни разу не встал с ней утром в выходной день, не почитал ей книжку, не сводил ее на прогулку. Впрочем, он интересовался дочкиными школьными оценками и танцевальными конкурсами. «Некоторые мужчины боятся детей, – подсказывали Юле подруги, – ты должна вовлекать его в жизнь дочки плавно, потихоньку, чтобы не испугать окончательно». Никита не боялся – он был убежден, что так нужно. Его папа, придя с работы, садился в кресло во главе стола. Жена приносила ему ужин, дети – дневники и табели. С этого кресла папа поднялся лишь однажды, чтобы уйти из семьи. Сам Никита был примерным семьянином, в своем понимании этого слова. Юля привыкла к существующему положению вещей и все же радовалась каждому его шагу навстречу дочке. Соня с Никитой вместе собирают ракушки на пляже… Никита спросил, что за музыку Соня слушает… Положительная динамика была налицо.

Однажды вечером Никита вошел в дом с пакетом «Джимбори». Юля даже не знала умиляться ей или смеяться. Ее муж впервые посетил детский магазин, приглядел подарок дочке! Правда, такая одежда Сонечке уже не вполне по возрасту, но это детали, главное – сам жест. «Вот, купил племяннице на зиму, – гордо сказал Никита, раскрывая пакет. – У них там в Минске шапочки просто ужасные, ничего делать не умеют».

– Прости, я знаю, что замучила тебя, – бормочет Рози. – Мне просто больше некому позвонить. Мне так плохо, ты не представляешь. Если бы ты могла сейчас приехать… «Что делать – доработаю вечером дома…», – решаю я и еду к Рози. Мне страшно за нее. Каждый ее звонок – крик о помощи, а звонит она теперь по три раза на дню. Я считаю, что у нее депрессия, что ей нужен психолог. Сама Рози убеждена, что психолог ей не поможет, что у нее вовсе не депрессия, а «объективные обстоятельства».

Рози всегда была склонна смотреть на мир мрачно. Мы пять лет проработали бок о бок, каждый день обедали вместе, привыкли делиться друг с другом переживаниями. Рози годами пыталась зачать ребенка. У них с Грэгом долго не получалась, Рози психовала. Когда, наконец, родился Лиам, Рози страшно за него тряслась, из декрета не вернулась, «чтобы растить ребенка самой, а не бросать его на нянь, как эта кукушка Мелани». Мелани из соседнего отдела родила за пару месяцев до Рози. Не знаю, с чего Рози взяла, что Мелани «кукушка». Она действительно вышла на работу, когда ребенку был год, но кроме няни у нее муж фрилансер на свободном графике и две нестарые бабушки. Мне трудно судить, кто из них прав, потому что своих детей у меня нет. Теоретически еще могут быть – мне 38 лет, – но я уже четыре года одна, серьезных отношений у меня давно не было, и я не уверена, что готова рожать без партнера.