Литмир - Электронная Библиотека

Дорога до метро занимала тридцать минут довольно быстрым шагом. Руководствуясь канонами, здесь следовало бы поместить описание погоды и окружающего ландшафта. Самое время было бы разыграться лютой буре или, по крайней мере, должен подняться пронизывающий ветер, и пойти проливной дождь. Но ничего такого не случилось, нам вообще неизвестно, какая была погода, какое было время года и какова плотность городской застройки. Исследуя находящийся под ногами тротуар и лишь слегка отводя взор в стороны от основной траектории движения, наш герой не заметил ничего вокруг, пока не дошёл до метро. Поняв всю тщетность дальнейших поисков, Он решил вернуться к дверям квартиры.

Собственно, на этом наша история заканчивается, и тут, кажется, пришло время прервать повествование, если бы не два момента, на которых стоит остановиться отдельно. Во-первых, читающий эти строки может задаться вопросом, с какой целью всё это написано, и какая здесь мораль. Особо критичный ум упрекнёт автора в бессмысленности и незавершённости произведения. Отвечая на эти претензии, хотим заметить, что далеко не всё, что происходит в нашей жизни, имеет определённый результат, который мы наделяем атрибутами высокого смысла или завершённости. Наоборот, большинство событий, происходящих с нами, имеют так мало общего с тем, что могло бы остаться в нашей памяти. Посмотрев на себя со стороны, уже совсем не трудно признать, что поступки наши так часто бывают бессмысленны и даже, случается, абсурдны, не говоря уже о моральной стороне вопроса, которой мы здесь не касаемся. Не свойственно ли нам жалеть о потерянном впустую времени, о том, что мы сделали, о том, что мы не сделали, и размышлять, как бы мы поступили на чужом месте. И с этой точки зрения рассказ наш представляется гораздо реальнее многих созданных до того литературных произведений.

Наконец, у нас осталось одно невыполненное обязательство перед читателем, которого мы никак не хотим обмануть в его надеждах. Спешим выполнить своё обещание о втором персонаже незамедлительно и о чём предупреждаем заранее.

Он прождал во дворе дома около двух часов, то стоя на месте, то неспешно прогуливаясь, после чего Она, вернувшись с работы, обняла его, открыла дверь своим ключом и впустила домой.

Есть разряд

РосБаня - _3.jpg

Есть такой разряд людей…

– Иван Иванович! Какое сегодня число?

– Понимаете, когда я был высоким худеньким мальчиком, и моя мама посылала меня за молоком, я бежал по ещё не отстроенным после войны улочкам нашего городка… Теперь мне вспоминается одно августовское солнечное утро, подобное тем, когда ещё тепло, а днём даже жарко. Ночью же обильно выпадает роса, стелется густой туман, и ты не спишь, чтобы наблюдать в окно, как он медленно укрывает всё в парке. Утром пыль на улицах прибита осенней свежестью, ещё есть время до занятий, но уже скучаешь по товарищам. Испытываешь незабываемое чувство свободы. Поют птицы… Представляете, я всегда очень плохо разбирался в птицах, сколько ни пытался, никогда не мог запомнить. Вот голуби, вороны, воробьи… Ещё зимой синицы, снегири, а дальше бесконечное разнообразие прекрасных пичужек. Прекрасно, но непостижимо. С другой стороны, а не таков ли весь наш мир – прекрасный и непостижимый? Не теряется ли его прелесть, загадочность, поэтичность, как только мы начинаем его постигать чуть глубже? Вот я не знаю…

Иван Иванович всё говорит и говорит. И тут ты осознаёшь, что если он понял вопрос, если ещё помнит его, если дойдёт в своём неудержимом повествовании до уже и не столь нужного ответа, если все доживут до этого знаменательного события, то абсолютно уже будет непонятно, какую дату назовёт он: ту, когда он начинал повествование, или когда, дай бог, закончит.

Хлеб

РосБаня - _4.jpg

Тимофееву В. Я.

Мы сидели вдвоём: я и мой дед Владимир Яковлевич. Собственно, и назвали меня в честь него, долго не могли выбрать имя, всё думали, дед ворчал. В разговорах взрослых я тогда фигурировал как «мальчонка». И вот в один вечер возвращается он с работы домой, а родители протягивают моё свидетельство о рождении. Дед медленно читает фамилию, имя и отчество.

– Владимир Константинович, – читает он, – Владимир! Ну спасибо, ребята, спасибо, – улыбается, – приятно.

Научившись говорить и начав мыслить независимо, я понял, что это сейчас я Владимир Константинович, а когда вырасту, стану Владимиром Яковлевичем.

К тому времени прошло лет тридцать. После смерти своей супруги, моей бабушки, дед какое-то время решил жить один. Мы все, его родственники, разъехались по другим городам, но старались подгадать отпуска так, чтобы сменять друг друга и жить с ним по очереди. В один из таких приездов мы сидели рядом, и он занимался одним из своих любимых дел, воспоминаниями. Я же стенографировал за ним.

– Отец спрашивает, что это у тебя одни тройки? А когда мне учиться? Я учился, что ли? – Не-е-е-е-ет. Я спал!

Разговор шёл о сорок шестом годе. Ему тогда было тринадцать лет. Жили семьёй на посёлке Сакко и Ванцетти в послевоенном Сталинграде: мой дед, его родители, брат, сестра и дядька с женой – всего семь человек. В это время стали продавать на СталГРЭСе коммерческий хлеб. Пекли его в Бекетовке. Эта пекарня существовала ещё долго, может быть, существует и сейчас. В руки давали не более двух килограммов хлеба, а привозили его не больше чем на 30–50 человек. Десять рублей за килограмм, двадцать рублей буханка… Отец тогда зарабатывал рублей девятьсот в месяц. Дорого, но больно дефицитным и вкусным казался хлеб голодным, измученным лишениями людям. Очередь выстраивалась с вечера, чтобы утром получить свою норму, и за ночь пересчитывались по три-четыре раза. Тот, кого при очередной проверке недосчитаются, из очереди выбывает.

Было это осенью… И вот он среди прочих мальчишек после школы на попутном железнодорожном транспорте добирался на место. Одежды хорошей не было, обуви не хватало, зимой валенки носили по очереди. Хорошими считались подшитые валенки, войлоком со старой обуви. Кто умел, подшивал сам, остальные ходили к сапожнику. Хуже считались «чёсанки» – короткие, тонкие валенки, но а чаще всего ходили весь год в ботинках. Разве простоишь в такой обуви и одежде всю холодную ночь? Мальчишки спасались в колодцах: займут очередь – и туда. Сразу после войны рядом построили кирпичные дома и недалеко от магазина проложили трубы парового отопления. Но в колодце помещались не более пяти-шести подростков.

– Считаются! – слышен крик.

Мальчишки выбираются наверх и бегут к магазину. Когда добегают, то понимают, как коварно их обманули. В колодце уже сидят ребята постарше: «Дайте и нам погреться!»

Обычно в очереди удавалось быть во втором десятке, иногда даже получалось занять место восьмое-девятое. Утром в магазин привозили хлеб. Особым удовольствием было получить к тяжёлой буханке маленький довесок. Не было ничего предосудительного, чтобы съесть его по дороге домой. Ребята ждали кусочка с горящими глазами, но чаще всего вместо этого продавщица, наоборот, отрезала угол. Весила ли буханка положенные два килограмма или перевешивала, об этом можно было только гадать. Могло быть и так, что продавщица отрезала уголки для своей семьи. Кто её проверит?

В обратный путь всё так же на попутном поезде. Утром контролёры не ходили, и можно было сесть в угол вагона или где-нибудь в проходе на ступеньках. Принесённую домой буханку делили на всю семью. Часть хлеба маленькими кусочками съедалась с чаем. В семье тогда появилась плохонькая коза. Плохонькая потому, что надой был небольшой – литр-полтора в день. Отец выменял её на отрез, который ему выдали в военкомате на форму. Получить такой отрез считалось выгодной сделкой. С молоком от этой козы и пили чай. Это казалось очень вкусным. Остальная часть хлеба шла в суп: хлеб, лук, соль и вода. Отдашь буханки матери, поешь – и в школу. Что-то услышишь, а больше спишь с открытыми глазами, вот и всё учение. И так до зимы… А потом продажу коммерческого хлеба прекратили. Приходилось довольствоваться тем, что можно было достать на карточки.

2
{"b":"855043","o":1}