Врач приемного покоя больницы.

Две его ассистентки:

        Одна (Валентина) – в очках, поджарая и дробненькая. И больше секретарша, чем ассистентка.

        Другая – Зинаида Николаевна – багровая и безмерная.

Старший врач Игорь Львович Ранинсон.

Прохоров – староста 3-й палаты и диктатор 2-й.

Гуревич.

Алеха по кличке Диссидент, оруженосец Прохорова.

Вова – меланхолический старичок из деревни.

Сережа Клейнмихель – тихоня и прожектёр.

Витя.

Стасик – декламатор и цветовод.

Комсорг 3-й палаты Пашка Еремин.

Контр-адмирал Михалыч.

Медсестра Люси.

Медсестра Натали.

Медсестра-санитарка Тамарочка.

Медбрат Боренька по кличке Мордоворот.

Хохуля – сексуальный мистик и сатанист.

Толстые санитары с носилками, в последнем акте уносящие трупы.

Все происходит 30 апреля, потом ночью, потом в часы первомайского рассвета.

Отдаю на твой суд, с посвящением тебе, первый свой драматический опыт: «Вальпургиева ночь» (или, если угодно, «Шаги Командора»). Трагедия в пяти актах. Она должна составить вторую часть триптиха «Драй нэхте»».

Первая ночь, «Ночь на Ивана Купалу» (или проще «Диссиденты») делана пока только на одну четверть и обещает быть самой веселой и самой гибельной для всех ее персонажей. Тоже трагедия и тоже в пяти актах.

Третью – «Ночь перед Рождеством» – намерен кончить к началу этой зимы.

Все Буаловские каноны во всех трех «Ночах» будут неукоснительно соблюдены:

Эрсте Нахт – приемный пункт винной посуды;

Цвайте Нахт – 31-е отделение психбольницы;

Дритте Нахт – православный храм, от паперти до трапезной.

И время: вечер – ночь – рассвет.

Если «Вальпургиева ночь» придется тебе не по вкусу, – я отбрасываю к свиньям собачьим все остальные ночи и сажусь переводить кого-нибудь из нынешних немцев.

А ты подскажешь мне, кто из них этого заслуживает.

Венедикт. Ер.[1]

Весна 1985 г.

Он же Пролог. Приемный покой. Слева от зрителя – жюри: старший врач приемного покоя, смахивающий на композитора Георгия Свиридова, с почти квадратной физией и в совершенно квадратных очках. По обе стороны от него – две дамы в белых халатах: занимающая почти полавансцены Зинаида Николаевна и сутуловатая, на все отсутствующая, в очках и с бумагами, Валентина. Позади них мерно прохаживается санитар и медбрат Боренька, он же Мордоворот, и о нем речь впереди. По другую сторону стола только что доставленный «чумовозом» (скорой помощью) Л. И. Гуревич.

Доктор: Ваша фамилия, больной?

Гуревич: Гуревич.

Доктор: Значит, Гуревич. А чем вы можете подтвердить, что вы Гуревич, а не… Документы какие-нибудь есть при себе?

Гуревич: Никаких документов, я их не люблю. Рене Декарт говорил, что…

Доктор (поправляя очки): Имя-отчество?

Гуревич: Кого? Декарта?..

Доктор: Нет, нет, больной, ваше имя-отчество!

Гуревич: Лев Исаакович.

Доктор (из-под очков, в сторону очкастой Валентины): Отметьте.

Валентина: Что отметить, простите?

Доктор: Все! Все отметить!.. Родители живы?.. И зачем вам лгать, Гуревич?.. если вы совсем не Гуревич… Так, я еще раз повторяю: ваши родители живы?..

Гуревич: Оба живы, и обоих зовут…

Доктор: Интересно, как их зовут.

Гуревич: Исаак Гуревич. А маму – Розалия Павловна…

Доктор: Она тоже Гуревич?

Гуревич: Да. Но она русская.

Доктор: Ну, а как обстоит дело с вашей матерью?

Гуревич: Вы бестактны, доктор. Что значит «как обстоит дело с матерью?» А с вашей, если вы не сирота, как обстоит?

Первый акт.

Приемный покой. Старший врач приемного покоя. По обе стороны от него – две дамы в белых халатах: Зинаида Николаевна и сутуловатая, в очках и с бумагами – Валентина. Позади – санитар и медбрат Боренька, он же Мордоворот. По другую сторону стола доставленный «чумовозом» Л. И. Гуревич.

Доктор: Обратите внимание, больной, я не раздражаюсь. Того же прошу и от вас… А кого вы больше любите, маму или папу? Это для медицины совсем немаловажно.

Гуревич: Больше все-таки папу. Когда мы с ним переплывали Геллеспонт…

Доктор (очкастой Валентине): Отметьте у себя. Больше любит папу-еврея, чем русскую маму… А зачем вас понесло на Геллеспонт? Ведь это, если мне не изменяют познания в географии, – ведь это еще не наша территория…

Гуревич: Ну, это как сказать. Вся территория – наша. Вернее, будет нашей. Но нам не дают туда погулять – видимо, из миротворческих соображений: чтобы мы довольствовались шестой частью обитаемой суши.

Доктор: А… очень широк, этот Геллеспонт?..

Гуревич: Несколько Босфоров.

Доктор: Это вы что же – расстояние измеряете в босфорах? Вам повезло, больной, вашим соседом по палате будет человек, он измеряет время тумбочками и табуретками, вы с ним споетесь. Так что же такое Босфор?

Гуревич: Ничего нет проще. Даже вы поймете. Когда я по утрам выхожу из дому и иду за бормотухой, то путь мой до магазина занимает ровно 670 моих шагов – а по Брокгаузу, это точная ширина Босфора.

Доктор: Пока все ясно. И часто вы вот так прогуливались?

Гуревич: Когда как. Другие – чаще… Но я – в отличие от них – без всякого форсу и забубенности. Я – только когда печален…

Доктор: Н-ну, печаль печалью. А на какие средства вы… каждый день переходили этот ваш Босфор? Это очень важно…

Гуревич: Так ведь мне все равно, какая работа, я на все готов – массовый сев гречихи и проса… или наоборот… Сейчас я состою в хоз-магазине, в должности татарина.

Зинаида Николаевна: И сколько вам плотят?

Гуревич: Мне платят ровно столько, сколько моя Родина сочтет нужным. А если б мне показалось мало, ну, я надулся бы, например, и Родина догнала бы меня и спросила: «Лева, тебе этого мало? Может, тебе немножко добавить?» – я бы сказал: «Все хорошо, Родина, отвяжись, у тебя у самой ни хуя нету».

Доктор (из соображений авантажности): Я понял, что вы больше вольный мореплаватель, а не татарин из хозмага. Встаньте. Сдвиньте ноги. Зажмурьте глаза. Протяните руки вперед.

Гуревич (делает то, что предписывают): Я могу сесть?

Доктор: Можете, можете. Довольно. Нам уже по существу все понятно. Вот – одна еще деталь: о том, женаты вы или нет, я не спрашиваю, но есть ли у вас женщина, к которой расположено ваше сердце, та, что сопровождает вас в жизни?

Гуревич: Конечно, есть. Вернее, конечно, была. Когда мы вместе с нею переплывали Гиндукуш… она разбила свою прекрасную голову… о скалы Британского Самоа. В эту минуту (Гуревич почти плачет) …и вот в эту минуту – судьба выбила палочку из рук маэстро. Я утонул, но выплыл – вы рады, что я выплыл?

Доктор: Из Гиндукуша?

Гуревич: Из Гиндукуша. А чего стоит выплыть из Гиндукуша, если прежде человеку покорялись Дарданеллы?

Доктор: Вот-вот. Для нас такой пациент – большая редкость, я рад, что вы не утонули. А вот когда вы плавали – вы брали с собой бутылку?