– Надо сказать, что Дейнерис мы не видим религиозной ни в одном из моментов. Но она носительница огня, не горит в огне и несет этот огонь. Единственная монотеистическая религия, которая есть в мире Вестероса, – это вера в Огненного бога, который дарует жизнь. Он мертвых воскрешает, делает это не раз. Здесь дуализм сжигающей Дейнерис и воскрешающей жрицы Мелисандры.
Павел Пепперштейн: Можно говорить и о зороастризме, и о манихействе, о многих вещах. Эта тема льда и пламени, ви́дение мира как борьбы этих двух начал – жара и холода, льда и огня – как раз то, из чего в мистическом смысле вырос нацизм. Это теория как раз тех мистиков и авторов, чьими сочинениями вдохновлялся Адольф Гитлер в свое время.
– Не будем забывать, что Ahnenerbe искала чашу Грааля в катарских замках, а катарские замки – это основа дуалистической ереси альбигойцев, построенной на этих двух началах, которые друг друга опровергают, но и друг без друга не могут.
Павел Пепперштейн: Это древняя линия, которая присутствует как альтернативная христианской. Иудейский бог, абстрактный бог, который не воплощен ни в одной из стихий, представляет собой некое абсолютно живое и в то же время абсолютно загадочное существо. Он Западу не свойствен, отторгается Западом и тревожит западное воображение, кажется очень сомнительным. Точно так же, как и Христос, который предлагает Западу очень странную, не западную идеологию.
– Самое революционное в учении Христа – это предложение прощать врагов, подставлять вторую щеку. Из всех персонажей «Игры престолов» более или менее последовательно этому принципу следует только Джон Сноу. И чем он заканчивает? В свою же возлюбленную втыкает кинжал. Сдается все-таки. Хоть и воскрес из мертвых, а жертвенным агнцем до конца остаться не смог.
Павел Пепперштейн: Он не в состоянии. При этом кроме огнепоклонничества и язычества еще один важный момент «Игры престолов» – протестантизм в лице Его Воробейшества. Мы видим здесь саморефлексию протестантской культуры, даже некую ее самокритику, вполне зрелую. Трудно себе представить более омерзительного персонажа, чем Воробейшество! В этот момент мы даже полюбляем жестокую королеву Серсею, когда она их все-таки взрывает…
– Опять огонь.
Павел Пепперштейн: Да, опять огонь, порох, взрывы. Тем не менее, как мы знаем, на самом-то деле никто их не взорвал, Воробейшество победил и свою версию религиозного поведения и морали распространил практически на все западное общество. Сам этот сериал тоже, в каком-то смысле, последствия победы Воробейшества. Его прозвище дает еще ассоциативную связку с Китаем: его помощники напоминают хунвэйбинов, а сама кличка – кампанию по изничтожению воробьев в Китае. Речь идет о массовых истериках, о массовых психических заболеваниях, которые он воплощает под соусом некоего радикального очищения общества и праведности. Предлагается впасть в глубочайшее психическое массовое заболевание. Мы видим это сейчас, рассматривая, как современная интернет-культура предлагает то, что можно назвать благонамеренностью: быть хорошими, бдительными, непримиримыми к коррупции и злоупотреблениям, следить друг за другом, даже стучать друг на друга в сети. Набор рекомендаций чисто воробейшеский. Надо, оказывается, быть хорошими, не злоупотреблять служебным положением, не хватать женщин за попы. Естественно, по накатанной лыжне затем все будет суровее, и суровее, и суровее ситуация. «Игра престолов» нам сигнализирует о том, чтобы мы были с этим осторожны, не заигрывались.
– «Игра престолов» же вся о том, как это классно быть плохим. К разговору о Штирлице… кайф в том, что мы идентифицируем его как хорошего, но нам нравится, что при этом он играет в плохого и с плохими, общается и дружит с ними, выпивает, хоть и печет потихонечку картошку у себя под советские песни в камине. Хорошие герои «Игры престолов» все так или иначе плохие. Самый из них хороший, Джон Сноу, совершает в конце довольно жуткий акт предательства: что бы Дейнерис ни совершила, когда возлюбленный в момент любовного поцелуя ее закалывает, одобрить такой поступок крайне сложно.
Павел Пепперштейн: Фактически это поцелуй Иуды. В этом смысле и в Дейнерис есть что-то от Христа, она становится жертвой…
– Или от Антихриста.
Павел Пепперштейн: Или от Антихриста! Она оказывается чудовищем. Очень многослойный фильм, он дает огромное количество поводов для самых разнообразных рефлексий. Это прежде всего отношения между религиями и между этносами, а все это в таком больном, кровоточащем виде присутствует в нашем мире. Все точки, на которые нажимает этот сериал, идеально срабатывают. Как в «Семнадцати мгновениях весны». Тоже сериал, потрясающий тем, как он захватывает эстетику врага, которая превосходит советскую эстетику, и ее переприсваевает, апроприирует. Тем не менее снят он с позиций 70-х годов, когда война уже в прошлом. Это некое вечное прошлое, вечно актуальное, как День Победы, который каждый раз празднуется как христианский ритуал, как Пасха. Но взгляд на эти события демонстрируется с огромной дистанции. Многие микроэлементы на нее указывают: например, когда Штирлиц рисует шаржи на руководителей рейха или когда он медитирует на каких-то странных ежиках, созданных из спичек. Это и было завораживающим, магическим в этом сериале – невероятная дистанция и эффект анестезии. Все чудовищные события, связанные с фашизмом и с войной, тогда были относительно недавними, но кажется, что уже огромное космическое расстояние, временно́е и географическое, разделяет сериал и то, что в нем показано.
– Что важно, все культовые актеры, сыгравшие там, – это герои 60-х годов. Тихонов, Куравлёв, Табаков, Лановой и прочие, прочие, прочие…
Павел Пепперштейн: Играют они тоже шестидесятников, таких рефлексирующих, несмотря на то что на них надеты фашистские мундиры. Мюллер очаровательный, дико обаятельный. Возникает прекрасная парадоксальная ситуация, когда весь Советский Союз, как один человек, полюбил всей душой шефа гестапо.
– Самый парадоксальный персонаж Борман – его сыграл Юрий Визбор, кумир поколения, бард, герой «Июльского дождя», – который оказывается одним из самых таинственных, могущественных фашистских лидеров.
Павел Пепперштейн: И который, кстати, исчез, единственный спасся. Самый хитрый из них.
– Вернемся к «Игре престолов». Если это отражение западного взгляда на мир, то самое в нем парадоксальное и интересное – это финальный разговор о невозможности демократии. Весь сериал посвящен, и название об этом говорит, борьбе за единый трон. Казалось бы, это огромный мир, где в каждой республике или маленькой монархии может править свой шеф, и тем не менее все они озабочены борьбой за один трон в некоей столице. В центре идея единовластия, магия трона, который в конце уничтожен, по счастью. Уничтожен трон, но не единовластие, институт не уничтожен! Мы видим важнейшую сцену в последней серии. Собираются выжившие главные герои и пытаются провести демократическое собрание, что-то решить. Они терпят абсолютное фиаско и выбирают того единственного, кто даже не является человеком. А когда один из них – и мы знаем, что этот герой – автопортрет Джорджа Мартина, – единственный интеллектуал на весь сериал, Сэмвелл, предлагает идею демократии, она вызывает у всех смех. Это западный мир, но в нем почему-то возможен только трон и сидящий там единый царь – или царица, как раз в этом смысле здесь полное равенство.
Павел Пепперштейн: Это сериал эпохи глобализации. Запад, который эту глобализацию сегодня осуществляет, готов жертвовать ради единого мира многим. Христианством, которое действительно мешает ему сейчас в глобализационных процессах, хотя когда-то христианский проект глобализации был самым авторитетным. А сейчас он неактуален. Естественно, демократией тоже следует пожертвовать. Запад демонстрирует полную к этому готовность, мы видим это и в политическом измерении, и в культурном – готовность пожертвовать идеалами демократии и практикой демократии ради единого мира, который возглавляется некими старыми мифами. То, что отличает этот проект от предыдущих глобализационных проектов, – это, парадоксальным образом, программное, принципиальное отсутствие новой идеи. Ведь все предыдущие глобализации шли под знаком объединения мира новой идеей. Эллинизм Александра Македонского – совершенно новаторский на тот момент, недаром он был учеником Аристотеля. Он его предлагал всему миру, надеялся, что выступит мощным объединителем мира. Затем христианство – совершенно новая, римская идея объединения мира… Сейчас мы видим глобализацию, которая опирается на очень старые идеи. Запад как бы говорит всем: мы знаем ваше прошлое, мы знаем то, о чем вы сами забыли, и мы собираемся не предложить вам новую реальность, а пробудить в вас вытесненные воспоминания, ваше подсознание. Эта вся древность начиная с толкиновской – эльфы, гномы, драконы – есть у всех народов, и она во всех легко пробуждаема. Почему бы и нет? Гениально на этом базировать новый единый мир.
