Причина столь пристального внимания к технологии и практике полета общеизвестна: отец и дядя будущего режиссера конструировали и строили самолеты, сам он мечтал стать инженером – но выбрал анимацию, в которой и использует нерастраченную любовь к перемещениям по воздуху.

Преимущества анимации перед авиацией выразительней всего явлены в самом, до недавнего времени, личном мультфильме Миядзаки – легендарном «Нашем соседе Тоторо». Две девочки, скучающие по отправленной в больницу маме (так же сам Хаяо тосковал по вечно больной и отсутствующей матери), заводят дружбу с лесными духами. В одной из ключевых сцен героини выскальзывают из дома ночью, чтобы вместе с новыми знакомыми принять участие в магическом ритуале – призвании урожая. Целый лес вырастает на глазах, а Тоторо, гигантский плюшевый зверь с неотразимой зубастой улыбкой, прижимает девочек к своему мягкому животу и бесшумно взлетает над лесом. Аналогов этой таинственной технологии не найдешь ни в технической, ни в художественной литературе: Тоторо взлетает на приспособлении, напоминающем волчок, и свободно носится в воздухе, управляя скоростью и направлением полета.

Художественный вымысел и талант рисовальщика отмечают победу над законами логики и физики. Миядзаки показывает, как сестры просыпаются на следующее утро: обнаружив вместо тропических зарослей скромные зеленые ростки, они все равно счастливы: волшебный сон оказался вещим. Так фантастика и мечта, не притворяясь единственной реальностью, все-таки меняют ее облик, а сновидение в гипертрофированной форме отражает мучительный процесс взросления, превращая его в подобие игры. Здесь ключ к грандиозной эскапистской эпопее, в которую складываются все мультфильмы Миядзаки. Десятилетия почти бесперебойного парения с редкими перерывами на другие стихии – земли, как в «Принцессе Мононоке», или воды, как в «Рыбке Поньо». Но рано или поздно приземление становится неизбежным. «Ветер крепчает», одиннадцатый и, по словам автора, его прощальный полнометражный фильм, ознаменовал весьма жесткую посадку. Иные даже увидят в ней крушение.

А начинается он с того же: с полетов во сне. Идиллический пейзаж старой Японии – такую панораму можно увидеть только с большой высоты – сменяется сценой, в которой подросток, оседлав живой самолет-птицу, взмывает к небесам и несется через родной город. Соседи машут ему с земли, в небе сияет солнце, к которому новоявленный Икар подбирается все выше. И вдруг в небе возникает военный бомбардировщик, а на лице перепуганного пилота вырастают уродливые очки. Его взгляд затуманивается – он вот-вот рухнет вниз. И проснется. Падение и есть пробуждение: в этой драматичной сцене весь пафос и сюжет грядущего фильма, вольной биографии Дзиро Хорикоси. Близорукий интроверт, по состоянию здоровья не могший претендовать на героическую профессию пилота, стал самым талантливым авиаконструктором 1930-х годов, создав на зарплате у компании «Мицубиси» легендарный истребитель «А6М Зеро» – смертоноснейший из самолетов Второй мировой. Так фантазер и интеллигент с тонкой душевной организацией придумал универсальную машину уничтожения, а идеалист и мечтатель Миядзаки снял об этом шокирующе беспощадный фильм.

«Ветер крепчает» – картина резких контрастов, первый из которых – между формой красочного мультфильма и прозаичным, предельно далеким от сказки материалом (стоит напомнить, что Миядзаки всегда снимал свое кино исключительно для детей, написав на эту тему немало теоретических трудов). Другой внутренний конфликт заложен на уровне сюжета: бессобытийная, лишенная драматизма история профессиональной карьеры инженера рассказана параллельно с остроромантической историей его влюбленности в красавицу художницу Наоко и их кратковременного брака, прерванного смертью избранницы героя от туберкулеза. Эта трагедия позаимствована из автобиографической прозы Тацуо Хори, современника Хорикоси, удивительно похожего на него внешне: с фотографий обоих прототипов героя на нас смотрят щуплые очкарики с отсутствующим, заблудившимся где-то в других мирах взглядом.

Название фильма копирует название повести Тацуо Хори, в свою очередь, взятое из Поля Валери, из его знаменитого «Кладбища у моря»: «Крепчает ветер!.. Значит – жить сначала!» В фильме Миядзаки Дзиро читает книгу французской поэзии, сидя на подножке поезда, неторопливо едущего через сонную довоенную Японию. Он готов подхватить на лету сорванную ветром шляпу симпатичной соседки, а та – брошенную им поэтическую строчку: это первая встреча с Наоко. Безупречно зарифмованная режиссура частной жизни спотыкается о сценарий Большой Истории. Легкий ветерок оборачивается ураганом: поезд настигает Великое землетрясение Канто, случившееся 1 сентября 1923 года. Точная датировка возникает в анимации Миядзаки впервые, моментально перемещая его верного зрителя в новую систему координат.

Катастрофический размах этого эпизода не имеет прецедентов ни в творчестве режиссера, ни в анимации как таковой, хоть и вызывает в памяти еще один шедевр студии Ghibli – «Могилу светлячков» Исао Такахаты, в которой другие мальчик и девочка, столь же невинные и беспомощные, становились жертвами страшной войны. Когда Миядзаки только начинал писать сценарий и закончил наброски к этой сцене, на следующий день после ее обсуждения с продюсером случилось сопоставимое по разрушительной мощи землетрясение, приведшее к аварии на АЭС «Фукусима». Нужно ли другое подтверждение тому, как реальность форматирует фантазию? Тень национальной трагедии с того дня легла на судьбы и радужные планы влюбленных героев Миядзаки, предопределив дальнейшую судьбу проекта, на тот момент находившегося в зачаточной стадии.

Однако, как бы ни крепчал ветер, необходимо жить дальше – и весь мультфильм подчинен банальной логике повседневности, с которой романтик Дзиро сражается на свой лад. Он корпит в своем скучном офисе над чертежами самолета-мечты, быстрого и свободного, как сама природа (чудак конструктор видит прообраз своего будущего творения то в изгибе кости съеденной за обедом скумбрии, то в размахе птичьих крыльев, то в форме игрушечного самолетика). Отправившись в предвоенную Германию для обмена опытом, радуется, как ребенок, встрече с великим Хуго Юнкерсом и возмущается тем, что его не пускают рассмотреть новейшие образцы военной авиатехники, но не тем, что на его глазах прямо на улице хватают и арестовывают людей. Мысли Дзиро, идущего мимо по заснеженной улице чужого города, заняты другим: услышав из чьего-то окна звуки шубертовского «Зимнего пути», он предается сладкой меланхолии, сравнивая себя с лирическим героем поэзии Вильгельма Мюллера.

Реальная предвоенная Европа проваливается в романтическое прошлое – лет на сто назад, в доиндустриальный парадиз. Это тот мифический континент, который он видит в своих снах. Полномочным представителем Старого Света оказывается итальянский конструктор Джанни Капрони (Миядзаки традиционно привержен Италии, месту действия многих своих фантазий). Нестареющий ментор – жизнерадостный усач, одержимый мечтой о гражданской авиации, – первым объясняет Дзиро, что в снах возможно все. Ветер крепчает, но тем больше поводов поймать его порыв и вознестись с воздушной волной поближе к солнцу.

Название отсылает еще и к известному высказыванию Рёкана, поэта и важнейшего философа японского дзэн-буддизма: «Даже когда на Земле безветренно, великие ветра дуют высоко в небесах и влияют на нас». Понятие «великий ветер» можно отнести к Времени, с которым у Миядзаки специфические отношения. Его первая самостоятельная работа называлась «Конан, мальчик из будущего»: апокалиптический мир, разрушенный Третьей мировой войной, получал новый шанс в лице подростка-супермена, родившегося уже после апокалипсиса и именно поэтому обладающего недюжинным оптимизмом и нечеловеческой силой. Такой же вестницей светлого Послезавтра во вселенной кошмарного Завтра была Навсикая. В ту же мифическую эпоху далекого будущего стремились Сээта и Падзу из «Небесного замка Лапута». Вечные дети, верные оттиски негласного канона анимэ, своим пубертатным идеализмом разворачивали тяжелый ход времени, замыкая ужасное будущее на идиллическом прошлом, запуская цикл цивилизации с нуля. Своего поэтического апогея образ обращенного времени достигал в «Ходячем замке», героиня которого Софи, превращенная злой колдуньей в старуху, по ходу действия не взрослела и старилась, а, наоборот, молодела.