Катрина переживала подобное лишь после особо злополучных экспедиций, но вот с Леви это происходило чаще. Первый раз она столкнулась с этим после сближения, уже в их третью совместную ночь.
Но сейчас Леви просыпается в кромешной темноте в палатке. Сонно трёт лицо, всё тело будто бы подсобирается в единое оружие, готовое поразить любого врага. Воздух свеж, кусается морозностью. Рядом слышится возня и хныкание. Аккерман оглядывается, моргает. Взгляд медленно фокусируется.
– Пожалуйста… не уходи… Пожалуйста… пожалуйста… Виктор… братик, пожалуйста, нет…
“Кáта…”
Просыпаться от ночного кошмара действительно ужасно. Но ещё хуже – видеть, как дорогой тебе человек страдает.
Аккерман садится на спальнике, тянет Катрину на себя, вынуждая перевернуться на спину. Ловит её руки, что в сонной спутанности пытаются то ли схватить его, то ли оттолкнуть. Катрина хнычет, давясь слезами, и беспрерывно сухо и отчаянно шепча “пожалуйста”. Лицо бледное в серых сумерках палатки, всё блестит.
– Кáта, просыпайся… – чуть встряхивает за плечи. Она всхлипывает, слепо моргает, вздрагивает, глотая слёзы. Леви нежно оглаживает кожу – его и самого начинает прошибать дрожь. Мурашки опасливо расползаются по мышцам, задевая, кажется, все нервы, натягивая их до опасной остроты. Аккерман беспокойно сглатывает, снова трясёт её за плечи. – Давай, любимая, это просто сон. Просыпайся…
– Л-леви… – сдавленно выстанывает девушка, цепляясь за его руку. Они встречаются взглядами, и Катрину вдруг снова накрывает тёмное сдавливающее полотно истерики. Она вздрагивает, давится слезами и, задыхаясь, дышит быстро-быстро. Словно тёмное громоздкое и бескрайнее озеро сгущается над головой, утягивая в водоворот боли и сожаления. Сердце галопом бьётся о грудину. Это слишком. Будто неведомая сила тянет на дно, мутная вода вливается в лёгкие, необратимо заполняя альвеолы, не давая и шанса выжить. Это слишком для неё.
Катрина всхлипывает, потерянно моргая.
– Я не могу больше, я не могу… – срывается с губ хрипло. Взгляд мечется, едва останавливается на Леви снова, он что-то говорит ей, но Кáта словно уже под той тёмной водой – его родной голос отдаётся эхом и теряется в глухом вакууме паники прежде чем достигает её ушей. Катрина давится словами, не в силах ни сдержать их в себе, ни придать им форму. – Я не могу… больше… терять вас… Леви, пожалуйста… пожалуйста… не уходи…
Аккерман пыхтит – когда их тела сталкиваются, ему кажется, что Катрина ничуть ему не уступит в силе, если захочет. Сейчас, в спутанном сонном ступоре, она абсолютно не контролирует движения. Но когда слова слетают с губ, Кáта вдруг обмякает и лишь дрожит, судорожно ловя ртом воздух.
”Пожалуйста, не уходи…”
Леви чувствует, как эти слова отзываются тупой болью. Пугающе привычной болью. Отчего вся их жизнь походит на необъятное полотно красок и чувств, пронизанное бусинами потерь?
Капитан сжимает зубы до скрежета, отрезвляя себя. Надо что-то сделать: ночной кошмар перерос во что-то невероятно большее, и всё зашло слишком далеко.
Обычно в армии при такой всепоглощающей панике дают хорошую пощёчину – тыльной стороной руки, чтоб до обидного звона. Мало кто с кем церемонится. Но Леви наклоняется над ней и обнимает лицо ладонями. Пот липнет, на висках замерли мелкие бисерины, а в зелёных глазах – ужасающий сжирающий изнутри страх. Он методично запрокидывает голову Бишоп, уходя пальцами в короткие вьющиеся волосы – отвлекает. Как делала Кáта, когда он будил её своими ночными кошмарами, когда тело не слушалось, а разум не понимал, когда страх и ужас пережитого немилосердно сжимали саму душу.
– Я здесь, я рядом. Это был просто сон. Плохой сон… Кáта, я здесь, посмотри на меня, любимая, – говорит громко, твёрдо, но не отрезая из голоса просящуюся к ней нежность. Пальцы путаются в мокрых от пота локонах. И Кáта чуть заторможено моргает, смотря уже точно на него. Только на него. Леви понимает, что она вырывается из этого водоворота слепой глухоты. На его губы сама собой ложится улыбка. Блёклая, но искренняя. – Любимая, я здесь. Я никуда не уйду. Я никогда не уйду. Ты в порядке, ты здесь, всё хорошо… Ты здесь, со мной, в нашей палатке. Видишь?
Она интуитивно скользит руками, цепляется за его предплечья, словно за последнюю спасительную соломинку. Тишину палатки разрезает только сбитое, прерывистое дыхание. Её грудь ходуном ходит – Бишоп всё также рвано дышит, совершенно не чувствуя воздуха. Леви наклоняется ближе на короткий миг – в такие минуты всё человеку требуется пространство, но сейчас он не может себя сдержать – мягко касается кончиком носа её. Отстраняется.
– Кáта, мне нужно, чтобы ты кое-что сделала. Хорошо? – она сжимает губы, когда с языка так и не слетают слова – слишком сильно её трясёт, слишком мало кислорода вокруг. Кивает. Леви рефлекторно кивает в ответ. Не спеша перемещает одну руку с её волос на живот, надавливает, чтобы чувствовалось как ощутимое касание. – Сейчас ты медленно вдохнёшь так, чтобы надулся живот и моя ладонь поднялась. Глубокий вдох, задержка, а затем очень медленный выдох, хорошо?
Катрина вновь пытается сказать, но получается лишь кивнуть сквозь дрожь. Ловит ртом воздух, сбито вдыхая: после интенсивного и поверхностного дыхания получаются только саккодированные урывки. Кáта жмурится, разочарованно выстанывая, откидывается на подушку.
– Попробуй ещё раз, любимая. Давай, ты справишься, – тихо подбадривает Леви, скользя свободной рукой в её волосах. Кáта снова вдавливает плечи в спальник, распрямляясь. На этот раз у неё получается вдохнуть поглубже. Аккерман целует её в лоб, ощущая солоноватый привкус пота и слёз на языке. – Молодец, ты такая умница. Задержи дыхание… А теперь – выдох… Да, вот так, очень хорошо…
Она сбито смеётся на похвалу, улыбается. Так уязвимо, что у Леви снова сжимается сердце. Её открытость, беззащитность с ним никак не сочетается с тем, какой он привык видеть Кáту в рядах солдат. Все капитаны носят маски, все капитаны несут ответственность за подчинённых. Но сейчас есть только он и она – муж и жена.
Если бы Леви мог взять всю её боль себе, то сделал это не раздумывая ни секунды – Аккерман с детства с болью на «ты». Но такая роскошь им не доступна, и всё, что он может сейчас: повторять мягкие команды и считать секунды, надавливая ладонью на живот.
По брезенту начинают барабанить мелкие капли. Дождь застилает лагерь, методично отделяя палатки друг от друга. Где-то вдалеке раздаётся бархатный раскат грома. Касания, взгляды, голос – всё становится интимнее и трепетнее.
Через пару минут Кáта наконец-то перестаёт дрожать, когда сердце замедляется, а вдохи становятся глубже, хоть слёзы всё также скользят по щекам. Леви с нежностью оглядывает её:
– Я рядом, любовь моя, всё хорошо, всё позади, – шепчет он, повторяя снова и снова. Катрина приподнимается и ластится в его объятья, потерянно скользя ладошками по его коже. Они перекатываются: Леви притягивает её к себе, вынуждая лечь на грудь. Кáта ерзает, задевая носом цепочку с кольцом. Аккерман с улыбкой целует в кудрявую макушку. – Плохой сон, да? – короткий кивок. – Хочешь поговорить об этом?..
Кáта отрицательно мотает головой. Вязкие, дегтевые картинки уже отступили на периферию сознания, но горечь и боль всё ещё чувствуются в каждом ударе сердца.
