– Интересно, это сделает того смекалистого мальчишку таким же свободным от мечты?

Смекалистого мальчишку… Леви искренне смеётся: то ли над тем, как легко она угадывает его мысли, а то ли над привычкой Бишоп именовать младших разведчиков именно так – детьми. А этот “смекалистый мальчишка” теперь может превращаться в колоссального титана. Да, тот ещё ребёнок.

– Уповаю на то, что Армин проглотит свою мечту, упившись ею. – Звёзды на небе мерцают, будто бы с любопытством следя за людьми, что не видят дальше своего носа в канве Будущего. Может, в их далёком свете скользит одобрение, а, может, усмешка. – И упившись, увидит мир в действительных красках. Всей разведке не повредит стратег, что точно понимает реальность, а не воспринимает всё словно через розовые очки…

Кáта скользит пальцами по его руке. Леви тянет её на себя, ложась на плед, принимает вес на корпус и сцепляет ладони за спиной в замок. Сказанное никуда не девается: слова повисают рядом в воздухе. Леви осязает их кожей, чувствует во вдыхаемом воздухе и ощущает на кончике языке. Горечь. Горечь от вечера, которым Аккерман хотел побаловать свою жену, а по итогу вышло, как вышло: они лишь разбередили раны друг друга. И хоть Леви понимает, что проговаривать вслух свои переживания – важная часть брака и дружбы, всё же, бывают минуты, когда он хочет просто делать её счастливой, собирая радость по крупицам, ведь их мир так скуп на что-то лишённое печали.

– Почему всякий раз, стоит выбраться под звёздное небо, мы говорим о серьёзных заунывных вещах, а не попросту целуемся? – сипит он, мажа губами по щеке Кáты. Девушка чуть приподнимается, подстраивается, а затем – картинно громко чмокает его и смеётся. Так мягко, будто вся растворяется в этом. Леви с улыбкой всматривается в её лицо, в зелёные глаза.

– Но ведь благодаря этим серьёзным вещам мы с тобой и можем целоваться, Леви, – лукаво щурится Бишоп, передразнивая. – Вспомни сам, я ведь тебя поцеловала только после разговора о важном.

– Тц, я бы и сам тебя тогда поцеловал, не будь ты такой нетерпеливой.

– Конечно-конечно. “Просто выбирал момент”… – смеётся она. – Ох, милый, кого ты пытаешься обмануть.

Леви оскорблённо облизывает сухие губы, прищуриваясь. Он помнит тот вечер, слишком хорошо.

***

Район, в котором квартирует Разведкорпус, стихает довольно рано. Официально штаб разбредается в шесть, а в десять на улице практически не встретишь кого-то в форме, особенно, если на следующий день разведчики обязаны выдвигаться в экспедицию за Стены. Леви и сам обычно старается хотя бы перед вылазкой успаться всласть. Перед смертью не надышишься, но зная, с каким отчаянным удовольствием Шадис любит особо ранние подъёмы и специальные задания для разных отрядов, такая профилактическая мера не кажется наивной.

Тем не менее, вопреки доводам рассудка, в закатных лучах прощающегося солнца Леви перемахивает последние ступеньки отвесной лестницы, оказываясь на крыше самого высокого здания округа. Ветер рассыпчато ворошит его чёрные стриженые волосы, воровато забирается под оттопыренный китель.

Аккерман промаргивается, привыкая к свету после чердачной лестницы, зачёсывает чёлку, оглядывая открывшуюся картину.

– Добрый вечер, Леви, – голос доносится с левой стороны. Катрина приподнимается с пледа, даже машет ему рукой. Аккерман кивает в ответ, эхом привычно повторяет последнее слово и добавляет её имя. Взгляд бывшего вора быстро выцепляет разложенные блюда: запечённые овощи, нарезанная курица и выпечка – яблочный пирог – её аромат разлился ещё на первом этаже. Это всё ещё кажется Леви чем-то неуловимо странным, что кто-то настолько заморачивается для него, ради одного неполного вечера. Страшно вообразить, как все эти яства вообще появились на свет: в квартирах, куда селят младшие офицерские чины, нет печек, только керосинки, на которых не сделать подобного кулинарного шедевра. По утру Аккерман слышал от говорливого Дункана, что его лейтенант отпросилась на пару часов под благовидным предлогом.

“А на самом деле, капитан” – вкрадчиво ухмыляется Дункан, – “Я знаю, по какие нужды: она снимает кухню в районе бумажной фабрики. Наверняка кому-то несусветно повезёт в желудочном плане…”

Леви знает, что такое забота, это слово ему совершенно не чуждо. Однако проявлять заботу к тому, с кем общаешься чуть меньше года, кажется сродни подозрительному подвоху. Предостережение вкрадчиво маячит на периферии сознания, однако несмотря на это в мыслях и распорядке дня Кáты становится всё больше и больше. Аккерман неумолимо, но верно привязывается к ней, попустительствуя теплящемуся за грудиной чувству – слишком приятное ощущение, слишком интересный человек.

– Я спросила у снабженцев, сегодня точно не будет дождя – они сделали свежие расчёты. Так что можно не бояться: нас дождём не накроет, – Кáта тем временем уже принимается доставать тарелки и приборы из вещевого мешка. И только слыша её голос вновь, Леви отмирает и сдвигается с места.

Подходит к расстеленному пледу, лезет запазуху и достаёт из-под кителя аккуратную продолговатую коробку, перетянутую лентой – зелёной, цвета сочной лесной листвы, что повторяет оттенок глаз Кáты. Такая ткань дороже из-за красителя, однако Леви твёрдо решил взять на перевязь именно эту. Когда продавщица напомнила о цене, он лишь отмахнулся, называя нужную длину.

Катрина тем временем щедро накладывает овощи, приговаривая что-то про помидоры и извиняясь за их отсутствие. Затем раскрывает пергаментную бумагу и подцепляет куриные ломтики, от которых ещё поднимается тёплый пар. Аккерман садится напротив, рассматривая её расторопные движения.

– Как у тебя получилось сделать всё это? – Бишоп хитровато щурится. Блеснув глазами, расплываясь в ухмылке.

– Секрет фирмы, – подмигивает девушка, но встретившись с Леви взглядом вдруг звонко смеётся. – Почему у тебя такое серьёзное лицо?

– Должно быть потому, что я восхищён. И благодарен, – пожимает он плечами в ответ. Кáта рдеется, щёки вспыхивают жаром – не стыдливым и удушливым, но иным, что дарит неописуемую лёгкость. Леви иногда бывает слишком прямолинейным, а порой темнит – это уже кажется ей привычным. И даже зная, что от таких искренних слов она покраснела, Бишоп вдруг ловит себя на странной мысли: ей не хочется смущённо опустить глаза и скрыть румянец.

Она протягивает ему тарелку, всматриваясь в голубо-серые омуты:

– Мне это приятно, – Леви перенимает блюдо и протягивает коробку в ответ, на мгновение всё же умудряясь выбить Катрину из колеи уверенности. Она недоумённо сводит брови, берёт подарок, неопределённо крутит в руках. – Я не думала, что… Леви, это вовсе не обязательно…

Аккерман легко смеётся на такую растеренность. Но даже хитрый изгиб губ не оттеняет лицо какой-то грубостью или жестокой усмешкой.

– Знаю. Но и ты была не обязана делать… всё это, – Леви жестом указывает на весь пикник, разбитый на крыше. Они договорились встретиться в вечер перед экспедицией: посидеть, поговорить, как уже у них повелось с той чердачной поры, а Кáта хитро и загадочно сказала, что устроит сюрприз. Аккерман знает: такое не требует ответной платы, это всё тот же “знак внимания”, которыми люди изъясняют свои чувства и намерения – это выбор. Но и подарок, который он подготовил – тоже сознательный выбор, его выбор. – Открой. Пожалуйста.

Бишоп тянет за ленту, развязывая бант, что помогала сваять Ханджи. И, прежде чем открыть коробку, Кáта делает нечто, заставляющее его сердце пропустить удар. Леви доводилось видеть классические сценарии вручения подарка: в разведке волей-неволей становишься свидетелем встреч и расставаний близких, сопровождающиеся презентами. Обычно всё происходит заполошно. Даритель нервно смеётся, ожидая реакции на сюрприз, а одаряемый смешно срывает упаковку – в подобном нет чего-то плохого или хорошего, однако когда Кáта замирает и вглядывается в ленту, это значит для Леви слишком многое. Может, он попросту вложил в выбранный оттенок слишком много смысла из ниоткуда, но осторожность, с которой она откладывает перевязь не сравнима ни с чем.