Суматоха лагеря окружает их: то тут, то там снуют солдаты, наспех складывающие инвентарь, палатки, прочие принадлежности. А Эрвин возвышается над всеми ними безэмоциональной глыбой с холодным взглядом и хищным блеском в глазах. В какой-то миг он раскрывает губы, и Катрина почти решает, что не сумела додавить, как старший по званию скупо бросает:

– Уже сказано достаточно.

***

Бурун начинает финтить сразу, стоит лишь Катрине подойти к нему и сунуть чудом утянутую у снабженцев морковку. Конь будто предчувствует наступившую перемену и дальнюю скачку: наскоро прожевав подношение, он нетерпеливо шаркает из стороны в сторону, то и дело фыркает, мотая головой. Нетерпеливо закусывает удила и бьёт копытом о размягчённую дождём землю. Когда Кáта ставит ногу в стремя и, ухватившись за переднюю луку{?}[Передняя и задняя лука — приподнятый изгиб переднего и заднего краёв седла, соответственно, которые ограничивают сиденье; могут быть использованы для зацепки при посадке на лошадь.], садится в седло, Бурун тут же срывается с места, лихо вклиниваясь в построение.

Катрина поправляет сумку с самым необходимым и, огладив бок питомца, оглядывается на конвойное сопровождение. Они уже почти пересекли кромку леса и вышли в туманную прерию. Впереди идёт Мик Закариас – его навык в “вынюхивании” титанов и капитанская хватка становятся руководящим звеном всей миссии. В повозку запряжено две лошади, на кóзлах сидит совсем юный солдат, быть может, даже вчерашний кадет. Следом, по бокам, будто маленький авангард, поставлены двое из ударных отрядов: Кáта и Александр, которых Дункан отдал нехотя, скрепя сердце и приправляя всякое слово остротами. Далее идут уцелевшие из отряда: Гергер и Линн, а замыкает Васкес. Нанаба, Хеннинг и Томас, как выяснила Бишоп, среди прочих в повозке с ранеными.

В мыслях раз за разом крутятся слова Эрвина, сказанные им перед отъездом:

– Головой за него отвечаешь. Он мне живым нужен.

– Он всем нужен живым…

Катрина хмурится: мир стал разом слишком хрупким и ненадёжным. Как бы ни было эгоистично, но в первую очередь Леви требуется ей самой. Бишоп сжимает в руках поводья, украдкой косится на гремящую рядом повозку. Перед глазами тут же услужливо мелькает морок раненого Аккермана, а в животе становится до противного пусто. Кáта слишком привязалась к хмурому капитану, слишком доверилась и слишком открылась. Впервые за многие года Катрина распахнула своё сердце и отдала трепещущий жизнью комок другому человеку. Леви стал больше, чем просто человек, с которым ей хотелось проводить всё свободное от службы время, чьи поцелуи и касания были приятны, а мысли и слова желанны. Для Бишоп он стал человеком, к которому хотелось возвращаться несмотря ни на что, с котором хотелось быть. Жить. И оттого потерять Леви сейчас кажется фатальным исходом, что столкнёт её в неописуемо глубокую пропасть, из которой Кáта едва ли сумеет найти выход.

Отряд стрелой вылетает на слабо протоптанный тракт, выезжая из леса, где базировалась группа Смита. Дождь переливисто сыплет каплями, делая обзор ещё хуже. Катрина вновь оглядывается и всматривается в брезентовую крышу фургона, подскакивающего вместе с всадниками на ухабистом поле. Лейтенант чувствует, как за грудиной нарастает огненный пыл решительности: она сделает всё, чтобы повозка доехала целой, невредимой и успела к сроку. Она сделает всё, чтобы Леви жил.

– Мик, здесь правее и до посадки прямо! – перекрикивая ветер и дождь, обращается Катрина к ведущему всаднику. Закариас не оглядывается, однако резко выкидывает руку и жестом приказывает сместиться. Бурун въедливо всхрапывает, тряся головой, но идёт следом за конём Мика, не пытаясь перегнать того. И это обстоятельство внушает Бишоп надежду. Смутную, но надежду.

Конвой следует около четверти часа на Восток, петляя в ухабистых прериях. В какой-то момент приходится делать крюк, чтобы объехать замеченного Захариасом титана: вступать в бой при важной миссии и такой малочисленности – сравни безумству. Катрина и Александр то и дело дают подсказки, упоминая местность, на которую их отряд потратил два дня. Дорога выматывает своей напряжённостью, плохой погодой и щедрыми кочками, однако, в конце концов, не так быстро, но верно они выходят к реке Вальдо.

– До брода ещё минуты пять скорой ездой, – хрипловато от долгого надрыва говорит Александр.

Мик хмурится и приподнимается в седле, принюхиваясь.

– Брод только один? – оглядывается капитан. Кáта и Алекс с готовностью кивают, и их убеждённость не дарит Закариасу радости. Из-за мороси и тумана ему с трудом удаётся улавливать запахи. Он недовольно качает головой: – В той стороне есть титаны. Два – это точно. Быть может, даже больше…

Катрина поправляет капюшон, стараясь трезво оценить ситуацию:

– Брод, как бутылочное горлышко, – медленно произносит лейтенант. – Пройдём его, сможем выйти на тракт к штабу. Дальше идёт ровная дорога, иногда встречаются колки́{?}[ Коло́к – островной лес в зоне лесостепи, обычно по междуречьям, в понижениях рельефа], это нам на руку.

– На равнине мы особо уязвимы, – поводит черту Мик, напоминая о малой мобильности УПМ без якорных зацепок. – К тому же ещё и с повозкой: она существенно тормозит…

– Но на равнине мы сможем набрать скорость, – глухо замечает Гюнтер. – Если даже столкнёмся с титанами, сможем увильнуть. Или оставить засаду в два человека на лестных участках.

Закариас с недовольным выражением поджимает губы и вглядывается в своих сопровождающих. В его глазах скользит непроницаемая пелена задумчивости, а через мгновение даже эта нота перестаёт улавливаться – он становится нечитаемым. Кáта чуть ёрзает в седле, крепче сжимая бока Буруна, чтобы унять нарастающую тревогу. Однако очередной порыв ветра пробирается под зелёный плащ, и между лопаток пробегает скоп мурашек, что отдаётся зябким послевкусием. На языке чувствуется нота горечи: путь к штабу, который они могут себе позволить только один – и он ведёт через брод Вальдо. Если Мик решит перестраховаться, то Леви…

Бишоп резко одёргивает себя, принуждая глубоко вдохнуть влажный воздух и отвлечься. Почти тут же Закариас хлёстко правит поводьями, разворачивая своего коня по направлению течения.

– Едем к переправе, делаем всё быстро. Малейшее промедление подобно смерти. В приоритете раненые…

Несмотря на скорость, река, пролегающая в этой местности, всё же имеет илистое и скользкое дно. Весь берег порос камышами, на подступах – ковёр из мха. Вода клубится и пенится, напоминая аморфное чудовище из детских сказок: воплощение ненасытного духа леса, что готов проглотить с десяток людей без усилия. Когда Мик первым спрыгивает на коне в поток, Бишоп внутренне собирается: остаётся лишь надеяться, что их отряд не станет одной из легенд, связывающих эту реку с историями об уроках жизни.

На подступах Кáта рефлекторно проверяет упряжь и подпругу, открывает дорожную сумку, сверяя наличие троса, бинтов и прочего. Нервно закусывает губу. После Закариаса в воду идут ударники – Бурун, навострив уши, с удалью перемахивает камышовый подступ, и Бишоп остаётся лишь радоваться отсутствию упрямства. Скорый поток захлёстывает коня по подгрудок. Их обоих – и всадника, и лошадь – обдаёт пробирающим немилостивым холодом, а дождь, будто бы назло, усиливается, переходя из мороси в косой обложной. Бурун фыркает, встряхивает головой и закусывает удила, начиная продвигаться вперёд, к другому берегу. Бурлящая пена лижет форменные сапоги, тина прилипает к коже, вбивается в свободно болтающиеся стремена, а брызги заливают брюки, но Кáта лишь сильнее прижимается к загривку: поводья она отпустила почти сразу же, ведь при форсировании лучше всего довериться чутью животного. За спиной раздаётся всплеск – в воду следует повозка.