И Эве тоже.
Пока маменька не узнала.
Приличная юная леди не будет участвовать в подобного рода сомнительных развлечениях. Даже зрителем.
– Покажи девоньке, куда идти. А ты ведь умненькая… умнее, чем иные. Вона, не требуешь отпустить…
Будто это поможет, если Эва чего-то там потребует.
– И бегать смысла нет. Догонят. Хуже будет.
Куда уж хуже.
Но Эва сдержалась.
Она шла, стараясь помнить и об осанке, и о том, что леди – это леди, невзирая на обстоятельства. И… и вообще, не упасть бы. Слабость то и дело накатывала. Один раз ей вовсе пришлось остановиться. И Альфредо повернулся, уставился выпуклыми полупрозрачными глазами.
– Просто… п-плохо, – заикаясь, сказала Эва. – Сейчас п-пройдет.
Альфредо кивнул.
А потом вдруг подхватил Эву на руки. И она замерла от ужаса. Но нет. Альфредо, также не произнося ни звука, продолжил путь.
Куда ее…
Что с ней вообще будет? И неужели никто-никто не поможет? Не придет, не…
Ее молча уронили в глубокое кресло. А во втором уже сидела та женщина с механической рукой. Правда, сейчас руку скрывала перчатка, но Эва ведь знала. И не могла заставить себя отвести взгляд.
– Пей, – велела женщина, когда перед Эвой поставили высокую чашу с бульоном. – Тебе нужны будут силы. Не спеши. Глоток. Потом ждешь. Если не чувствуешь спазмов, делаешь следующий. Ясно?
– Д-да.
– И не трясись. Будешь послушной девочкой, ничего с тобой не случится.
Как будто с ней уже не случилось. Но Эва вновь кивнула. Она будет. И постарается. И… и дрожащими руками она подняла чашу и сделала глоток. Бульон был теплым, наваристым и жирным настолько, что Эва едва удержалась, чтобы не выплюнуть.
Нет уж.
Женщина, кем бы она ни была, права. Эве понадобятся силы. А значит, она должна выпить. В конце концов, те отвары, которые варила маменька, надеясь добавить Эве красоты, на вкус были еще хуже.
И пользы в отличие от бульона в них никакой.
Во всяком случае ни кожа белее не стала, ни Эва стройнее.
– Можешь называть меня Матушкой Гри или просто Матушкой. – Женщина смотрела, как Эва пьет. И по ее лицу нельзя было понять, что она думает. – Теперь ты принадлежишь мне.
Как? Разве может человек принадлежать кому-то…
– Тот, кого ты знала… к слову, как он назвался?
– Стефано, – ответила Эва.
– Стефано… надо же, выдумщик какой. Так вот, он тебя продал.
– Но…
– Да, это незаконно, – согласилась женщина. – Однако здесь, девонька, свои законы. И теперь ты принадлежишь мне. До тех пор, пока не отработаешь долг.
– Сколько?
– Вот и умница. – Матушка Гри улыбнулась, отчего ее некрасивое лицо сделалось вовсе страшным. – Ни слез, ни капризов… все-таки воспитанная барышня – это плюс. Три тысячи.
Сколько?
Эва ведь слышала… стоп. Нельзя показывать, что она слышала. И вообще свои способности. А потому она сделала очередной глоток. Бульон стоило допить, пока он окончательно не остыл.
– И еще пятьсот в месяц за услуги.
– К-какие?
– Одежда. Комната. Еда.
Вот за ту конуру и пятьсот? Да… да они за особняк на побережье столько не платили, который снимали все лето!
– Целитель, которого пришлось позвать, ибо ты была далеко не в самом лучшем состоянии. Он сумел сохранить твой разум…
Ложь.
Нет, целителя Эва не видела, но целитель бы понял, кто перед ним. И не рискнул бы связываться.
– Моя семья… заплатит.
– Уверена, детка?
– Да, – решительно ответила Эва. – Она заплатит и втрое больше. И вчетверо.
Улыбка Матушки Гри стала еще шире.
– Видишь, как хорошо все складывается…
Глава 6, где речь заходит о родовых тайнах и прошлом, пусть и не совсем отдаленном
Матушка не спешила говорить, а Эдди не торопил. Вот что он усвоил к своим годам немалым, так это то, что спешка к добру не приводит.
А позолота-то в нумере местами поистерлась. Незаметненько, в уголках самых, но все же. Да и гардины цвет имеют неоднородный, но тоже не сказать, чтобы пятнами пошли. Нет, слегка выгорели.
Самую малость.
Отчего-то данное обстоятельство несколько примирило Эдди с действительностью.
– Видишь ли, дорогой… – Вздохнув, матушка все же решилась.
– Если не хочешь…
– Не хочу. Но надо. В конце концов, я и без того слишком долго пряталась. И… пожалуй, если бы речь шла лишь обо мне, но Милисента. И ты… – Она встала и подошла к окну.
Окна, надо сказать, были изрядными.
В пол.
И с белоснежными переплетами, укрепленными магией. Оттого и не тянуло сквозь них сквозняком. Да и сами стекла отличались той прозрачностью, которой обычным способом не достигнуть. А выходили они на улицу. Узкую. Серую.
Да и сам этот город был серым.
Серые дома тянулись ввысь. По серым мостовым гуляли серые люди, махонькие, что игрушки. Пара серых лошадей тащила уродливого вида повозку, та и шла-то по рельсам.
– Я уже забыла, как здесь… красиво.
– Красиво?!
Вот уж чего Эдди тут не видел, так это красоты. Но матушка снисходительно улыбнулась.
– У каждого свой взгляд. А мне… мне этого не хватало.
Города?
Или роскоши, к которой она привыкла? Эдди не дурак. Эдди понимает, даже без слов. Возьми кого другого, ту же Милли, она вон дичится. И держится с видом прегордым, но взгляда хватит, чтобы понять, сколь неудобно ей в этаком окружении.
А матушка?
– Что ж… все же… ты знаешь, что когда-то я сбежала из дому, чтобы быть рядом с твоим отцом.
Эдди знал.
Правда, до сих пор понять не мог, чем же эта скотина такое счастье заслужила. Ну да ему ли матушку судить?
– Я была молодой. И романтичной. И жила… скажем так, меня воспитывали очень строго, и временами мне казалось, что я и дышать-то без разрешения не могу. А тут он. И его рассказы. Запад, где все свободны, нет ни обязательств, ни правил, ни удушающего этикета. Где настоящая жизнь.
Она умела улыбаться грустно и задумчиво, так, что Эдди почти увидел ту, давно пропавшую девушку, которая поверила в сказку.
Не она первая.
Не она последняя.
– Моя семья… ничего не знала. – Тонкие руки стиснули платок. – Если бы кто-то заподозрил… твой отец не был человеком моего круга. И близко не был. Мы… мы познакомились случайно. Благодаря моей подруге. Единственной, пожалуй, которая как-то меня понимала. Она тоже происходила из достойного рода, что, собственно говоря, и сделало возможной нашу дружбу. Родители ее одобрили. Я просто приняла. Да и Элоиза оказалась удивительным человеком. Легкой, мечтательной и в то же время очень и очень умной.
Эдди хмыкнул.
– Мне так казалось. Полагаю, на деле мы обе были довольно глупыми и весьма восторженными девицами. Но благодаря Элоизе я получила относительную свободу. Мне разрешали посещать ее. Более того, мне было дозволено даже провести месяц в ее поместье.
– Там ты и…
– Там. И тогда. Семнадцать лет… мне уже искали жениха, и… и думаю, даже нашли, хотя я заранее его ненавидела, ведь замужество означало лишь, что одна тюрьма сменилась бы другой. Изначально речи о любви не шло. Я была товаром, а брак – сделкой. Этого не скрывали. Мне постоянно говорили о долге, о чести и прочем…
– И…
– Я воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать. Нет, не сразу… сперва встречи. Тайные. Элоиза включилась в эту игру с огромной охотой. Ее тоже не радовала перспектива брака без любви. Потом… я его тоже обманула. Так уж вышло, что… я не назвала своего настоящего имени. Представилась одним из многих.
– Многих?
– У меня их двенадцать.
– А… теперь понятно.
– Что?
– Ну, откуда у Милисенты столько. Но непонятно, зачем.
– Родовой обычай. Но да, ты прав. Совершенно непонятно, зачем… мне кажется, он любил меня.
– Отец?
– Да. Иначе… понимаешь, я призналась ему. Незадолго до побега. И будь я просто богатой наследницей, мы бы сбежали, обвенчались и вернулись. Так делают иногда. Родители, конечно, злятся, но что они могут сделать? Особенно если брак уже заключен.
