Так выражался папенькин конюх, когда пребывал в состоянии душевного расстройства. А Эва как-то подслушала. Не специально. Просто… просто пряталась.

Вот и…

– Еще раз полезешь… – Стефано поднял наглеца за горло и тряхнул хорошенько. Тот висел в руках Стефано тряпкой. – Я тебе грабли так переломаю, что до конца своей жалкой жизни шевелить не сможешь. Ясно?

– Ты… – Человек булькнул что-то.

– Годе. – Вновь появился чернобородый. – Ты, Эндрю, что-то больно суров.

– Я на эту идиотку несколько месяцев угробил. – Стефано уронил того отвратительного типа и плюнул на него.

Про кого он?

– Не хватало теперь, чтобы какой-то придурок товар попортил.

– Он не полезет. Клай, приглянь.

– Погодь, надо ее переодеть. – Стефано запрыгнул и склонился над ящиком. Он прижал пальцы к шее, и в этом прикосновении не было и тени нежности.

Почему-то стало страшно.

Очень-очень страшно.

– Я Майку кликну. Подберет чего от девок. А она того… не того, часом?

– Живая. Но сейчас…

Ее приподняли, и к губам прижалась та самая, уже знакомая фляга.

– Сильная. Еще очнется до сроку, кричать станет, – пояснил Стефано. – А так… ты весточку отправил?

– Еще когда. Обижаешь.

И снова ушли. Зато появилась женщина. Узкая. Бледная. Уродливая, как все в этом месте. За нею шел огромный мужчина, правда, двигался он медленно и выражение лица имел такое, что Эва сразу поняла: убогий.

Но ее на руки подхватил легко.

И понес за женщиной.

То, что происходило дальше, заставило Эву возмущенно открывать рот. И закрывать. И снова открывать, только вместо крика выходил сдавленный писк, который слышал лишь черный толстый кот. Да и тот только хвостом дернул, мол, чего разоралась?

Ее раздели.

Женщины. Слава богам, женщины! Но полностью. И одна, выряженная совершенно непотребным образом, долго щупала нижние юбки и языком цокала.

– Положь, – велела та, первая. – Не про тебя.

– А и чего? – Женщина подняла юбку. – Ишь, тоненька кака! Мяконька…

И щекой потерлась, оставляя на ткани следы пудры и румян. Отвратительно! Как они смеют…

– И сама она… – вздохнула женщина. – Хорошенькая… жалко ее.

На Эву натянули жесткую рубашку и платье из грубой ткани того неопределенного цвета, который случается после долгого ношения и многих стирок. У них в доме и прачки-то опрятнее выглядели.

– Вот смотрю и думаю… что ж мы бабы-то за дуры такие? Что ж нам дома-то не сидится?

– Еще поплачь, – фыркнула некрасивая женщина, отвесив другой, размалеванной, затрещину.

– Да ну… вот ведь я тоже, может быть… жила у батюшки с матушкою, росла, горя не ведала, – затянула размалеванная, да со всхлипами и подвываниями. – И жениха мне нашли выгодного, да я ж дура-то, счастия своего не уразумела… нехорош показался. Старый. Кривой. А пошла бы и сейчас, небось, давно б схоронила… жила б себе пресчастливо честною вдовою. У него вона, своя пекарня имелася.

И замолчала.

– Дуры или нет, – сухо произнесла та, первая, – но то не нашего ума дело. Ясно?

Эве ясно ничего не было.

Но кто ее спрашивал?

Тело снова вернули в ящик, а тот перекинули на другую телегу, еще более невзрачную, чем первая. На козлы сел сам Стефано, причем вид у него стал совсем чужой. И лицо будто морщины прорезали. И щеку налево перекосило, а рот перекривился.

Из ниоткуда шрам возник.

Не было у Стефано шрамов! Не было!

И седины, что пробилась в черноте волос, тоже не было! Он… он решил, что той, первой маскировки недостаточно? Боится, что кто-то может… мог бы…

Хотелось верить.

И не получалось.

Почему-то.

Эва зацепилась за тело и заставила себя вернуться. Нельзя надолго уходить, но… травы… теперь она чувствовала яд, что сковал ее. И удивлялась тому, как сразу не поняла.

Капля сока змеекровки.

Редкая трава. Невзрачная. И растет лишь на змеиных лугах, там, где гадюки греются. Она и вырастает от змеиного яду, оброненного на землю. Людям простым с той травы одна беда. Попадет стебелек махонький в сено, и вся отара потравится. А если уж человека попотчевать…

Откуда у Стефано змеекровка?

И знает ли он вообще о ее свойствах?

Эва и сама знала мало. Только… только что можно составить зелье, которое замедлит сердце и дыхание почти остановит. И человек будет казаться мертвым.

Нет, нет, нет…

Или…

Конечно, маменька ведь, когда узнает, к отцу бросится. А у того друзья. И искать Эву станут заклятьями. А заклятья покажут, что она… мертва?

Ужас какой!

Или… или все еще страшнее?

Ее ведь будут искать не день и не два. И что? Все это время ее будут держать сонной? Но нельзя! Змеекровка ядовита. И в теле она задерживается надолго. И… и так на самом деле недолго убить.

Зато понятно, почему это снова произошло.

Непонятно только, что Эве делать.

К городу прибыли на следующий день.

Ночь Эва провела в том же ящике, а Стефано – в невзрачном, грязном домишке, что прятался среди прочих. То ли это деревня, то ли уже пригород, Эва не знала. У нее получилось удлинить нить, что привязывала ее к телу.

Не сразу.

Но ей… ей нужно было услышать!

Очень.

И нить поддалась. Правда, истончилась опасно, но Эва ведь недолго.

– Вот, стало быть, как… – хмуро произнес Стефано. Он сидел в комнатушке, где едва-едва уместились кривоногий стол и пара стульев. На столе стояли кувшины, лежал разломанный хлеб и куски какого-то мяса. Прямо в лужах жира. – Твою ж… и давно?

– Вот только весточку получил. – Его собеседник с лицом отпетого негодяя – в книгах любви всегда мешают отпетые негодяи, уродливые с виду, и в душе тоже, – жевал хлеб. Задумчиво так. И чистил ногти острием длинного и столь же уродливого ножа. – Знающий человек настоятельно рекомендовал залечь на дно.

– Что он…

– Не перебивай, – жестко сказал тот, с ножом. – И послушай. Заказчик помер? Это не наша с тобой проблема. Другое дело, что помер он не тихо. Многое дерьмо всплыло. И как понимаешь, разные люди начнут задавать разные вопросы.

Это… это какие?

– И многие… в свете последних событий пересмотрят свое отношение к случившемуся.

А речь у него правильная. Даже Стефано иногда… оговаривается. Но ему простительно. Он ведь рос в бедной семье, это уже потом дядюшка понял, что ему наследник нужен.

Или это тоже ложь?

Нет никакого дядюшки, который вот-вот должен уйти, оставив наследство и титул бедному Стефано? И самого Стефано, того хрупкого, слегка застенчивого, так легко краснеющего, тоже нет?

А… кто есть?

На самом деле?

– Твою… – То, что произнес Стефано, Эва вряд ли сумела бы повторить. – И что теперь?

– Теперь… я бы советовал убраться куда-нибудь подальше. Скажем, вот в Старом Свете, говорят, неплохо устроиться можно. Если с деньгами.

– С деньгами везде можно.

– Что, уже проигрался?

– Не везло.

– Дурак ты, – покачал головой человек. – Ладно… девка твоя что?

– Да спит. Что с ней делать-то?

– Ну… я бы посоветовал избавиться. Она тебя видела.

И не только его! Эва стиснула кулачки. Ее разрывало от гнева. И обиды. Как так! Она ведь… она ведь его любила! По-настоящему!

Так, как только можно любить человека! Чтобы с первого взгляда и до последнего вздоха.

– Жалко…

– По-настоящему жалко станет, когда ее родичи тебя отыщут.

– А если… она ведь спит. И верит. – Мужчина, которому Эва и вправду верила, почти как себе и даже больше, задумался. – Можно ведь… до храма, а там обвенчают.

– И?

– И назад. Небось, поорут да успокоятся. Примут. Куда им деваться-то? Заживу…

– Хорошо, правда, недолго. Как думаешь, что ее папенька-некромант с тобой сотворит, когда поймет, кто ты?

– Она… меня любит.

– Во-первых, бабская любовь – что цвет весенний. Сегодня есть, а завтра облетела вся. Во-вторых, любить она может хоть до изнеможения. Думаешь, поможет? Отправят куда-нибудь на воды здоровье поправлять, а с тобой несчастный случай произойдет. И никто не удивится.