– Нюся!

– Так ведь дура и есть! Зачем выходить за первого попавшегося, кто предложение сделал?! И ладно бы красавец какой или богатый, так нет, чиновник из этих… из жандармов, – Нюся скривила прехорошенький нос.

– Что плохого в жандармах? – подал вдруг голос господин.

Он избавился от серого своего пальто, оставшись в сером же невыразительном костюме, впрочем, весьма недурного качества.

– А что хорошего? – Нюся тряхнула кудряшками. – Они волю народа подавляют! Кровавые псы режима…

– Нюся! – женщина даже привстала. – Извините, она у меня…

– Очень непосредственна, – господин позволил себе улыбку.

– К сожалению, – мрачно произнесла женщина и, приложив ладонь к груди, представилась. – Ефимия Гавриловна. Рязина. Из мещан… и вправду… подруга предложила… места оплачены, не пропадать же. Хотя и неудобно получилось. Но…

– Ой, мам, говори уже прямо, что свадьбу никак не перенести. И без того младенчик на свет недоношенным появится, – Нюся захихикала.

А Василиса подумала, что эта девушка ей совершенно не нравится.

– Демьян Еремеевич, – представился господин.

– Курагин. Степан Федорович, – произнес толстяк неожиданно тонким голосом. – Писатель.

– Василиса… Александровна, – Василиса слегка запнулась – ей нечасто приходилось представляться по батюшке.

– Тоже на море?

– Да, – она робко улыбнулась женщине.

– В санаторию?

– У меня там дом. От тетушки остался.

– Повезло, – влезла Нюся. – А от нашей тетки, если что и останется, то только куча барахла…

Женщина вздохнула и виновато произнесла:

– Одна растила… недоглядела. Муж преставился, когда Нюся совсем крошкой была. Пришлось дело в свои руки брать, а оно времени требует. На нянек понадеялась, а теперь… – она махнула рукой. А Нюся обиженно выпятила губу, впрочем, надолго ее не хватило.

– У маменьки окромя фабрик еще пять лавок имеется, суконных… скукотень. Я ей говорила, что надобно модный дом открывать, а она не хочет.

Упомянутая маменька поджала губы.

– Я ж уже и согласная была фасоны рисовать! У меня очень хорошо рисовать получается… вот видели мою шляпку?

– Чудесная, – согласилась с ней Василиса.

– Мне маменька в Петербурге купила. А я еще лучше могу! – она замолчала, правда, ненадолго, явно раздумывая, о чем же заговорить вновь. По лицу было видно, что нынешняя компания Нюсе категорически не нравится, что все эти люди скучны и приземлены, и говорить с ними не о чем, однако же приходится. – А кто вас провожал? Муж?

– Брат.

Нюся откровенно оживилась.

– А он женат?

– Пока нет, – Василиса сказала и подумала, что это именно тот случай, когда следовало бы солгать, но как-то никогда-то у нее не получалось выдумать хоть сколь бы правдоподобную ложь.

– Видите, маменька, не все приличные люди женаты, – Нюся ткнула маменьку локотком в бок. – А то вечно норовите мне какого-то старикашку подсунуть. А зачем мне старики? Что толку от мужа, которому тридцать лет…

– Александру больше двадцати, – на всякий случай уточнила Василиса.

– Так ведь не тридцать же! И не тридцать три. В тридцать три порядочные люди о женитьбе не думают.

– А о чем думают? – подал голос Демьян Еремеевич.

– О похоронах!

– Нюся!

– Что, маменька? Я ж правду говорю! Вам когда еще тетка говорила, что пора уже гробовые откладывать, а то вдруг помрете ненароком от старости, и что мне тогда?

Демьян Еремеевич отвернулся к окну, как показалось Василисе, пытаясь скрыть улыбку. Нюся же продолжила:

– А вы мне адресок дадите? Скажите брату вашему, что мы с маменькой на villa «Carmen» отдыхать будем, что люди мы приличные, у меня и приданое есть. А как маменька помрет, то и заводики, и мануфактурочки, и лавки все мне в хозяйство отойдут, тогда-то я их продам и модный дом открою.

Она мечтательно прищурилась.

– Или лучше кабаре? Мне одна подружка писала… так-то она не особо умна, но в Петербурге живет. Я маменьке тоже говорила, зачем нам надобен этот Ахтиар[2]? В Петербурге ныне вся жизнь. Я хотела к подружке поехать, так не пустила же, – Нюся всплеснула хрустальными своими ручками, едва не опрокинув притом стакан с чаем. – Говорит, что неможно одной, будто у нас ныне темные времена.

– А не темные? – Демьян Еремеевич разглядывал то ли окно, то ли собственное в нем отражение, несколько мутноватое, правда.

– Нет, конечно. Просвещенные, – она поерзала, устраиваясь поудобней. Огромное кресло было ей велико, а темный бархат обивки лишь подчеркивал Нюсину хрупкость. – Ныне женщина не должна сидеть дома взаперти, не имея прав ни на что. Ныне она свободна в своих желаниях. И может делать, что хочешь. Замуж там идти или кабаре открывать…

– Нюся, – выдохнула Ефимия Гавриловна, платочком смахивая то ли слезу, то ли пылинку со щеки. – Что ты такое говоришь?

– Правду, – Нюся задрала голову. – Против правды не попрешь. Пришел конец вековому угнетательству…

– Вы из суфражисток будете? – поинтересовался Демьян Еремеевич, повернувшись таки к Нюсе. Он разглядывал ее с немалым интересом, будто только-только заметил. – Или сразу из революционерок?

– А что? – произнесла Нюся с немалым вызовом.

– Ничего. Интересно просто.

– Чего интересно? – светлые бровки слегка нахмурились. – Или думаете, что женщина только и должна, что борщи варить и дома сидеть? Для того кухарки имеются.

– Не у всех.

– Это все нянька… избаловала ее, – Ефимия Гавриловна сняла-таки шляпку и пригладила светлые, сдобренные серебряной паутиной седины, волосы. – Все-то дозволяла, а я только и думала, что, коль дитё счастливо, то так оно и надо… и дела постоянного внимания требовали. Ныне-то управляющие работают, но за ними тоже глаз да глаз. Чуть почуют слабину, мигом в конец разворуются…

– Просто вы, маменька, с людями работать не умеете, – сказала Нюся с упреком. – К людям подход нужен, а не это ваше сплошное угнетательство.

– Кого я угнетаю? – искренне возмутилась Ефимия Гавриловна.

– Всех! Меня так точно.

– Когда?

– Когда замуж выпихнуть пытались за этого вашего…

– Фрол Аксютович – достойный господин, миллионщик, у него и тут лавки, и в Москве имеются. И другая бы за такого жениха обеими руками уцепилась, а эта… горе ты мое, наказание Господне, – Ефимия Гавриловна размашисто перекрестилась.

– Он старый…

– Всего-то тридцать три…

– И толстый!

– Степенный! – возразила Ефимия Гавриловна. – И тебя бы баловал. Уж как бы баловал… были бы у тебя и бусики жемчужные, и кружева, и платья всякие. Глядишь, ласково держалась бы, и кабару твою открыл бы. Или дом модный.

– Я и без него справлюсь, – отмахнулась Нюся, закрывая вопрос с несостоявшимся замужеством. – Вот вернемся, ты мне одну лавку дашь и увидишь… я все придумала!

Разговор этот становился донельзя утомителен, и Василиса, допив остывший чай, отставила стакан. Она прикрыла глаза, надеясь впасть в полудрему, но тоненький Нюсин голосок изрядно мешал.

– Если хотите, – неожиданно произнес Демьян Еремеевич, очень тихо, так, что услышала одна лишь Василиса, – я полог поставлю. Отдохнете.

– Не стоит… – Василиса смутилась.

Если заметят, будет неудобно.

– Бросьте. Вы явно устали, а подобные особы порой… привлекают чересчур много внимания… – и, не дожидаясь ответа, Демьян Еремеевич коснулся запонки на правой руке, пробуждая скрытый артефакт. – Да и я сам, признаться, хочу отдохнуть. А ставить полог, чтобы спрятаться от шумной девицы… как-то оно не по-мужски. Другое дело, если даме помочь…

Василиса улыбнулась.

– В таком случае буду весьма вам благодарна…

Звуки полог гасил не полностью, но и голоса, и грохот колес вдруг показались невероятно далекими. Свет слегка померк, и Василиса с немалым наслаждением откинулась на спинку кресла. Она и вправду хотела спать. Ночью-то не спалось.

Мысли всякие в голову лезли.

Сомнения.

А тут вот… Она сама не заметила, как задремала, и проспала, верно, долго, если очнулась от боли в шее. После поняла, что не только шея болит, но и все тело с непривычки. Кресло, пусть и весьма удобное, для сна предназначено не было.