Егор закрыл тетрадь.

— Это какой же парк? Имени Павлика Морозова?

— Он самый.

— А я не знал, что его создали пионеры, — сказал Алеша.

— Теперь зато будем знать, — заметил Егор.

Он вспомнил тенистый парк, любимое место отдыха жителей города.

В высоких кронах лип и тополей гнездятся птицы. Трава высокая, по колено. Рябая тень от солнца и листьев на заросших травой дорожках, и всегда, в самую жару, прохлада, пахнет земляникой, свежей листвой, грибами…

— Хорошо бы, если бы вы, нынешние пионеры, отыскали такой вот пустырь, посадили бы на нем деревья, ягодные кусты, расчистили бы дорожки…

— Это было бы здорово! — в один голос воскликнули Егор и Алеша.

Егору мгновенно представилось, как все вместе, всей школой они сажают деревья, маленькие, тонкие саженцы, и возле каждого саженца дощечка с фамилией школьника, который отвечает за него. И вот день за днем саженцы растут, поднимаются всё выше, начинают шелестеть листьями, и птицы прилетают сюда, вьют здесь свои гнезда, а парк между тем все разрастается, становится все гуще, и вот в конце концов он стал настоящим парком, известным всему городу, и осенью яблони в нем усыпаны яблоками, а груши — грушами, а сливы — сливами…

Он так зримо представил себе будущий парк, что даже словно бы вдохнул в себя в этот миг крепкий лесной воздух и услышал глухой стук яблока, упавшего в траву…

Алеша, более прозаично относившийся к жизни, резонно заметил:

— Надо сперва отыскать такой вот пустырь. А то ведь, кажется, все кругом уже застроено…

— Что верно, то верно, — сказал Егор, сразу же вернувшись из страны мечтаний.

Он снова склонился над старой тетрадью. Исписанные страницы как бы раскрывали перед ним лицо родного города. Вот запись о новогоднем вечере в школе, о начале строительства часового завода, об экскурсии старшеклассников в Ленинград, об открытии нового театра…

Последняя запись сделана перед самой войной, 15 июня 1941 года:

«Скоро окончу школу. Кем быть? Все время думаю об этом.

Кем быть? Все наши ребята только и говорят об этом. Есть такие счастливцы, которые сумели что-то выбрать, а вот я не знаю, что мне выбрать. Может быть, стать геологом? А может быть, отправиться куда-нибудь в тайгу строить новый город, которого еще нет и никогда не было на карте? Не знаю. Подумаю хорошенько, все продумаю и решу».

Егор снова посмотрел на портрет юноши. Вадим улыбался ему. Вадим считал когда-то, что еще есть время, чтобы решить, какой выбрать себе путь…

А времени-то уже не было. Ничего не осталось. Не прошло и месяца, как Вадим ушел на фронт и погиб, так и не осуществив ни одного своего желания…

Все трое долго сидели в молчании, думая каждый о чем-то своем.

Потом Петр Петрович сказал:

— Пошли в сад, я покажу вам мои цветы…

Цветов было много, всяких: маргариток, анютиных глазок, садовых незабудок, золотых шаров, ноготков…

Куда ни глянь, всюду алели, голубели и белели цветы.

— Осенью я собираю цветочные семена и рассаду и раздаю школам, детским садам, клубам, — сказал Петр Петрович.

— Дайте, пожалуйста, нашей школе, — сказал Егор. — Мы посадим их, и весной у нас во дворе тоже будут клумбы с цветами.

— А мы будем по очереди дежурить, — тут же вставил практичный Алеша.

Петр Петрович произнес задумчиво:

— Когда-то был один мальчик, который тоже мечтал, чтобы в школьном дворе росли цветы, много цветов…

— Какой мальчик?

— Митя Воронцов.

Митя Воронцов… Это имя было известно каждому живущему в городе. Одиннадцатилетний мальчик, приехавший с матерью из Ленинграда, стал во время войны активным участником в борьбе партизан против фашистов. Митю не могли поймать, но в конце концов схватили, и он погиб смертью героя.

Имя Мити Воронцова было присвоено школе, в которой учились Егор и Алеша.

Егор не мог скрыть своего удивления.

— А вы знали Митю Воронцова лично?

— Хорошо знал, — помедлив, ответил Петр Петрович.

— Расскажите о нем, какой он был, — попросил Алеша.

— Да, пожалуйста, — добавил Егор. — Расскажите! И еще о партизанах, ведь вы же знали всех…

— Ну, не всех, а некоторых.

— Все равно расскажите…

Петр Петрович подумал немного.

— Ладно, расскажу, но только в следующий раз, ребята. Согласны?

Егор и Алеша переглянулись и ответили дружно:

— Хорошо, в следующий так в следующий…

Глава четвертая, в которой героем дня становится Кузя

Володя, старший брат Егора, учился в Москве, в художественном институте. Недавно он прислал письмо, в котором написал о том, что собирается на каникулы приехать домой.

Папа и мама Егора и сам Егор ждали Володю со дня на день, а он все не ехал. Мама испекла любимый Володин пирог — песочный, с вареньем и с корицей; пирог стоял на столе, прикрытый марлей. Егор ходил мимо, вздыхал; скорей бы приехал старший брат, тогда и за пирог можно будет приняться…

Телеграмма от Володи пришла под вечер.

«Приеду сегодня», — коротко сообщал Володя.

С самого утра шел дождь, небо было затянуто тучами. Дождь стучал по крыше, бил в стекла, и Егор незаметно для себя уснул, хотя и обещал сам себе не спать, обязательно дождаться брата.

Когда он проснулся, в столовой уже горел свет, звенела посуда, слышались громкие веселые голоса. Егор мигом оделся и бросился в столовую.

Володя сидел за столом и уже занес было руку, чтобы отрезать кусок пирога. Увидел Егора, опустил руку. Широко улыбнулся.

— Проснулся наконец-то!

Володя казался неузнаваемым.

Егор смотрел на него и дивился. Кажется, встреть его на улице — не узнал бы!

Был Володя раньше худеньким, невысоким, с очень розовыми щеками. Когда учился в школе, его дразнили девчонкой. Володя искренне обижался:

«Я же не виноват, что у меня такие щеки…»

А теперь за столом сидел плечистый дядя, с бородатым лицом и смеющимися глазами.

Встал из-за стола — ростом чуть ли не под потолок.

— Ну, братишка, рассказывай, как поживаешь.

— Хорошо, — ответил Егор, уже не глядя на брата.

Только сейчас он заметил сидящего возле Володи узкоплечего, темноволосого парня. У парня было смуглое маленькое лицо, которое казалось еще меньше от больших очков в толстой оправе.

— Это мой товарищ Костя Семечкин, — сказал Володя. — Знакомься, Егор.

Егор сказал:

— Здравствуйте…

Костя наклонил голову и ответил:

— Здравствуй. Давай на «ты». Идет?

— Идет, — ответил Егор.

Дождь стучал в стекла все сильнее, тоскливо завывал ветер, а здесь, в комнате, было тепло, уютно; над чашками вился душистый пар, пахло пирогом и вареньем, и мама, улыбаясь, глядела на Володю, глаз с него не спускала. И папа тоже то и дело поглядывал на него и посасывал давно погасшую сигарету.

— У нас с Костей было полным-полно приключений, — рассказывал Володя. — От Москвы мы ехали пароходом. Слезли в Чувихино, чтобы пересесть на катер, а на пристани, глядим, какой-то лодочник сидит и радостно так нам сообщает: «Переменили расписание, теперь жди катер только утром».

Что делать? А тут дождь надвигается, и холод собачий. Хорошо, Костя посоветовал: «Давай, говорит, попросим лодочника, чтобы довез нас». Мы попросили, а он ни в какую. Странный такой мужик. Только мы от него отвалились — раз не желает, чего ж тут поделаешь? — а он вдруг совершенно неожиданно: «Ладно, ребята, поехали…»

— Зато и вымокли же мы! — добавил Костя.

Потом Володя принес из коридора свернутые в трубку холсты:

— Мои последние работы…

Он развернул сперва один холст; Егор увидел совершенно пустынное поле, тяжелые облака клубились в небе, а в конце поля одиноко гнулось книзу дуплистое дерево с ветвями, опушенными редкой листвой.

— Это я на Байкале был, вместе с Костей, — сказал Володя. — Костя меня устроил рабочим в их экспедицию, там я здорово поработал, привез много этюдов.