Я вспомнил о листке, который мне оставил Егор. Когда ребята разошлись и мы, взрослые, остались одни, я вынул листок из кармана. Это были стихи. Я прочитал их вслух:

Все проходит… Останется дружба,

Только мы не забудем с тобой

Дом, в котором прошла наша юность,

Дом над Волгой — любимой рекой.

Где б ты ни был, мой друг, мой товарищ,

На какой бы ни жил ты земле,

В этот день ты, наверное, вспомнишь

Всех товарищей детских лет!

Все молча выслушали меня, а Надежда Поликарповна сказала:

— Он может писать куда лучше. Эти стихи, конечно, написаны наспех.

— Так он же торопился, — возразил Сергей. — Всего на несколько часов приехал, так, с ходу написал и оставил для нас…

— Откуда ты знаешь, что он их писал именно сегодня? — резонно заметила Катя. — Может, они давно уже приготовлены к этому дню?

— «Дом, в котором прошла наша юность», — задумчиво повторил Семен. — А ведь верно, вспомнишь, и не раз…

— От вас от всех просто голову… — сказала Надежда Поликарповна и оборвала себя. И вдруг мы увидели, как эта резкая, мужеподобная женщина вынула свой усыпанный горохами носовой платок и сердито вытерла им глаза.

— Егору надо учиться, из него, по-моему, может получиться поэт, — сказал Федор Кузьмич. — Я у него как-то тетрадку стихов выпросил, там, на мой взгляд, неплохие стихи есть. Я послал эту тетрадь в Москву к…

Он произнес имя, известное каждому из нас.

— Старый друг, мы с ним вместе Московский университет кончали, теперь жду ответа, все зависит от того, понравятся ли ему стихи…

— Хорошо, если бы Егора приняли в Литературный институт, — заметил я.

— Да, — согласился Федор Кузьмич, — это было бы превосходно, только там работать надо, и накрепко позабыть о всякой халтуре, вроде «Я знаю, ты ждешь меня, мама» или еще как-то…

Улыбка мелькнула в его глазах. Стало быть, он знал о том, что Егор так тщательно пытался скрыть от него? Знал, но не сказал Егору ни слова.

Тишина за окном, лишь где-то, в самом дальнем углу сада, негромко чирикнул воробей. Ему отозвался другой, третий. Медленно, как бы нехотя зарозовело небо, и стал отчетливо виден каждый листок на ветвях ясеня, растущего под окном.

— Светает, — сказал Семен. — А мы и не заметили.

Он подошел к роялю, осторожно, чтобы не разбудить ребят, спавших наверху, нажал клавиши.

— Да здравствует солнце, да скроется тьма…

И мы тихо подхватили вслед за ним:

— Да здравствует солнце, да скроется тьма!

8

Я взял билет на вечерний пароход, уходящий в Москву. Когда я возвращался с пристани, мне встретились Алексей и Кешка.

— А у нас новость, — возбужденно говорит Алексей. — С первого сентября переходим жить в «Розу ветров».

— Вместе? — удивленно спрашиваю я.

— А как же, — Алексей пожимает плечами. — Куда ж я его дену? Он без меня пропадет…

Кешка смеется, глядя на меня снизу вверх. Он-то уверен в том, что брат его никогда не оставит.

— Понимаете, дело-то какое, — озабоченно начинает Алексей. — Я уже давно думал сюда, стало быть, перейти, вся загвоздка в нем…

Он кивает на Кешку.

— Ему только через год в школу. Что с ним поделаешь? Сперва Федор Кузьмич ни в какую не соглашался… Конечно, я ведь понимаю, непорядок это, таким малышам не место в интернате. А нынче я пришел к нему, в последний раз договориться, ну и вот: берут меня вместе с Кешкой.

— Доволен, Кешка? — спрашиваю я мальчика.

Он широко улыбается. Еще бы не доволен! Ведь Алексей все равно будет с ним.

— Этот год он у этой проживет, как ее, здоровая такая, — Алексей высоко поднимает руку над своей головой.

— У Надежды Поликарповны?

— Во-во, она сама и предложила: пусть у меня поживет, чтобы с братом не разлучаться, а на тот год — в школу.

— Это ты хорошо придумал, — говорю я. — Отец-то как, согласен?

Легкая тень пробегает по оживленному лицу мальчика. Он слегка отворачивается от меня и, не глядя, бросает:

— Что ему! Говорят, жениться задумал… — Он берет Кешку за руку. — Уезжаете нынче?

— Уезжаю, Алексей, счастливо оставаться.

— И вам счастливого пути, — серьезно говорит он. — Вы, я слыхал, геологом работаете?

— Геологом.

— Что ж, хорошее дело, — снисходительно замечает он.

— А ты кем хочешь быть?

Алексей задумчиво сдвигает светлые, едва намеченные брови.

— Не знаю, кем придется…

— Агро… агрономом будет, — вдруг выскакивает Кешка из-за его спины.

— В самом деле агрономом хочешь быть? — спрашиваю я.

Алексей молчит. Я понимаю его, — не всегда легко сказать о самом заветном.

— Ты куда сейчас?

— На Сухую балку. Нынче ягодники сажать будем…

Он уходит с Кешкой, я смотрю им вслед, и Кешка, как бы чувствуя мой взгляд, оглядывается, лениво машет напоследок рукой. Счастливого, мол, пути…

Я вхожу в дом, поднимаюсь в кабинет Федора Кузьмича. Он сидит вместе с Надеждой Поликарповной.

— Взял билет? — спрашивает он меня.

— Взял, — отвечаю я. — Хотел вам тоже взять, да вы мне ничего не сказали. Но там много билетов.

Он качает головой:

— Не смогу, Гвоздь. Надо сперва подготовить дом к новому учебному году, а потом уже…

— Напрасно беспокоитесь, — прерывает его Надежда Поликарповна, — очень вы здесь нужны, как будто без вас не справятся.

— Нет, — замечает Федор Кузьмич. — Мое присутствие необходимо: к нам приходит много новичков, и потом еще осенние посадки на Сухой балке. Прослежу сам за всем, а тогда уж и поеду…

Он говорит, по своему обыкновению, спокойно, но синие глаза его смотрят решительно и твердо.

— Так она же вас ждет, — негромко говорит Надежда Поликарповна.

— Я больше ждал, — отвечает он, и горечь, может быть помимо воли, сквозит в его голосе.

— Опять всю ночь прошагал по своей комнате, — шепчет мне Надежда Поликарповна, когда он выходит. — Что с ним только творится, ума не приложу…

Днем я иду к Сергею, мы ведь сговорились вместе ехать, и я взял ему, по его просьбе, билет на пароход.

Сергей не один, у него Катя. Она сидит на корточках возле большого кожаного чемодана, тщательно раскладывает в нем рубашки, носки, полотенца.

— Дай зимнюю шапку, — говорит она ему, мимоходом кивая мне. — И шарф дай, тот, что я связала.

Сергей покорно подает все, что она просит, — шапку-ушанку, шарф, бритвенный прибор, стопочку носовых платков.

Катя захлопывает чемодан и поднимается во весь рост.

— Все! — Она удовлетворенно вздыхает. — Теперь хоть на станцию «Северный полюс — два» поезжай, не замерзнешь.

— А лыжные брюки где? — спрашивает Сергей.

— Там, в самом низу.

— И катушки с иголками?

— Тоже, в боковом кармане.

— Молодец. А рубашки просмотрела, как там пуговицы, все пришиты?

Катя возмущенно глядит на него:

— Ну конечно же, неужели я тебя без пуговиц выпущу?

— Молодец, — повторяет Сергей. — Мне давно уже надо было порядок в своем хозяйстве навести…

Он раскрывает чемодан и начинает вынимать оттуда все то, что Катя так аккуратно и тщательно уложила.

Мы просто каменеем от изумления, а он невозмутимо раскладывает по полкам в шкафу рубашки, носки, полотенца…

— Да ты… что? — запинаясь спрашивает Катя. — Ты вообще-то в своем уме?

— Вполне. — Он оборачивается к ней, обнимает ее за плечи, прижимается лицом к ее щеке. — Никуда я не поеду…

Катя с силой вырывается из его рук.

— Не дури! — Она почти кричит на него. — Вечно ты что-то выдумываешь…

— А ты что, никак ко мне привыкнуть не можешь? — Он смеется, откровенно любуясь ею — розовой и сердитой. — Привыкай, тебе еще долго со мной маяться.