— Что придется.
Семен улыбается:
— Ладно, не будем раскрывать твои секреты… — Он смотрит на часы. — Пойду поброжу по городу.
Я насмешливо замечаю ему в тон:
— По дороге к Кате забреду…
Конечно, он зайдет к ней, как же иначе, хотя в глубине души, должно быть, робеет: как-то она встретит его? Впрочем, я знаю: ей все равно, она о нем и не думает. И никогда не думала. Самым первым, единственным для нее был и остался Сергей.
Я встаю со скамейки и иду к дому. Кругом цветы — над дверьми, над окнами, на балконе.
Надежда Поликарповна выбегает в сад, чтобы в последний раз оглядеть дом.
— Что за расточительность, — говорит она, — весь сад оголили.
— Не ворчите хотя бы сегодня, — отвечает, подойдя к ней, Федор Кузьмич.
Он надел новый синий костюм, шелковую рубашку и серый в красную полоску галстук. Лицо его спокойно, даже весело, но она вопросительно, с заметной тревогой глядит на него, и он улыбкой отвечает на ее взгляд.
Выпив чай, я выхожу за ворота, чтобы встретить Сергея и Катю. Косые лучи предзакатного солнца освещают гористую улицу, а издали видны мачты дальних передач. Они как бы шагают друг за другом, навстречу Волге.
Знакомая, до боли родная картина. Как часто, где бы я ни был, виделись мне эта улица, поросшая лопухом и подорожником, мостки гармоникой, завалинки возле заборов и линии дальних передач, похожие на великанов, деловито спешащих куда-то в никому не ведомый путь…
Катя подходит ко мне вместе с Семеном. На ней зеленое платье, газовый шарфик окутывает плечи, смуглые щеки ее горят таким нестерпимо розовым цветом, что я невольно отвожу глаза.
— Нет Сергея, — говорит Катя и подносит руку к горлу, как бы стараясь сдержать готовый вырваться оттуда крик. — Нигде нет его!
— То есть как это нет?
— А так вот, нет его — и все.
— Вы как сговорились? — спрашиваю я.
— Никак. Он пришел утром в музей и сказал, что зайдет за мной в шесть часов.
— А ты что?
— Что я? — раздраженно отвечает Катя. — Выслушала его, как водится.
— Может, он обиделся? — робко спрашивает Семен.
— Вот еще! На что бы это?
Катя свысока глядит на Семена, и он покорно опускает голову. Он бы не обиделся, он бы никогда не обиделся на нее, что бы она ни сказала, что бы ни сделала…
— Пора идти, — говорю я, — скоро начало.
Катя спокойно отталкивает мою руку:
— Я не пойду. Сперва надо отыскать Сергея.
— Никуда он не денется, твой Сергей.
— Такой же мой, как и твой, — отрезает Катя. — Иди сам, Гвоздь, я не пойду.
— И я не пойду, — говорит Семен.
Мы стоим на улице, а позади нас, вся в цветах, красуется «Роза ветров».
— Знаете что, — предлагает Семен, — пошли поищем его… может, он на пристани.
Мы обходим все ближние улицы, два раза уже побывали на пристани, несколько раз стучались в окно Сергеева дома. Его нигде нет.
— С него все станется, — говорит Катя. — Вдруг уехал куда-нибудь…
Одна коса ее расплелась и упала на плечо, но она не замечает этого.
— В самом деле, куда он мог деться? — спрашивает Семен и сам же отвечает: — Может быть, просто спит себе дома…
И мы снова идем к его дому.
Он встречается нам возле пристани. Еще издали, завидев нас, машет обеими руками.
— Никак, Семен? — он бросается к Семену. — Сенька, друг, приехал!
— Он-то приехал, — ледяным тоном говорю я. — Зато ты-то хорош!
Катя молчит. Она прикалывает косу на затылке и, демонстративно отвернувшись, глядит на Волгу.
— Понимаете, такое дело, — возбужденно говорит Сергей. — Иду это я из дома… я к тебе, Катя, шел, — он обращается к ней, но она по-прежнему упорно молчит. — Иду это я, а по дороге Егор. Куда? К себе, в Рыбинск. Ну как не проводить? Идем вместе. Он на «Грибоедове» уезжает. Вошли мы с ним на палубу, гляжу, сам капитан на палубе, курит, ни на кого не смотрит. Глянул я на него, — глаз оторвать нельзя, такое лицо, просто чудо, сами посудите!
Он раскрывает свой блокнот, с которым никогда не расстается, и мы видим нарисованное им грубоватое мужское лицо с широкими скулами и запавшими глазами. В зубах — трубка, кадык оброс короткой густой шерстью.
— Правда, колоритен? — наклонив голову, Сергей любуется портретом. — Герой рассказов Джека Лондона, этакий матерый морской волк… Я как увидел, загляделся, стал рисовать его и гудка не расслышал. Так до Ватутина и проехал, все рисовал. Потом опомнился, скорее обратно. Спасибо, попутный катер попался, а то бы встречного парохода до утра прождал…
— А Егор что же? — спрашиваю я. — Почему он тебе не напомнил, что надо выйти?
— А он тоже, наверное, позабыл, — простодушно признается Сергей.
Мы смотрим с Семеном друг на друга и вдруг начинаем хохотать. Мы буквально падаем на землю от смеха, а Катя, не обращая на нас никакого внимания, сурово и пристально глядит на Волгу.
— В этом весь Серега, — говорит Семен, отдуваясь и вытирая слезы, выступившие на глазах от смеха. — В этом он весь…
— Я пошла, — мрачно говорит Катя. — Мы и так уже, кажется, опоздали.
Мы бежим по улице, я с Семеном позади, Катя и Сергей впереди. Я слышу, как Сергей говорит Кате:
— Не сердись, Катя, родной мой…
Мы догоняем их у ворот «Розы ветров». Они держатся за руки. Они забыли о нас, обо всем на свете.
Катя вытирает своим платком его лоб.
— Можно ли так бегать? — спрашивает она. — Ты же весь мокрый!
Семен надувает щеки и печально трубит:
— Молчи, безнадежное сердце…
Во дворе нас встречает Надежда Поликарповна. Она в парадной форме — синее шерстяное платье с широким поясом, вокруг шеи — кружева.
— От вас от всех просто голову потерять можно, — говорит она низким голосом и негодующе сморкается в большой, усеянный горохами носовой платок.
Семен берет ее за руку.
— Пульс неровный, слабого наполнения. Явное расстройство симпатической нервной системы.
— Зато у вас она очень симпатичная, эта самая система, — обиженно замечает Надежда Поликарповна.
Она оглядывает нас, одного за другим, мимоходом поправляет воздушный шарфик на плечах Кати и подталкивает Семена вперед:
— Пошли скорее…
7
Еще в детстве, когда я чего-то желал, я часто думал: ну и что ж, это же пройдет, это будет и пройдет, и я буду только вспоминать о том, что было…
Позднее, став старше, я приучил себя так же относиться ко всему, что бы со мной ни произошло. Ведь все, в общем, проходит, и хорошее и плохое…
Прошла и наша встреча друзей. Собственно нас «стариков», было немного, зато кругом собрались нынешние обитатели «Розы ветров», и они приготовили нам самую что ни на есть радушную встречу: пели, танцевали, показали нам все свои трофеи, выращенные ими на Сухой балке, а потом мы — Семен, я, Сергей и Катя — рассказали о том, как мы жили здесь, в «Розе ветров», как живем, учимся и работаем теперь…
Я забыл сказать, о том, что Семен пел. Сперва он важничал, ломался и щеголял всякими умными словами: «я не в голосе», «у меня регистр спущен, связки ослабли», а поломавшись вдосталь, вышел на сцену и пел все, что его просили, от «Сомнения» Глинки до песни «Синий платочек».
Когда Семен вернулся на место, он сказал Кате:
— Я пел нынче для тебя.
— Да, — сказала она равнодушно; она даже не дала себе труда вникнуть в смысл его слов, ей было решительно все равно, для кого он пел.
Он опустил голову, надув толстые губы. Потом спросил Катю:
— Ты его очень любишь?
— Кого? — Катя даже вздрогнула от неожиданности. Не сговариваясь, оба посмотрели на Сергея. Он рисовал что-то в своем блокноте. Темная прядь волос упала на его лоб. Густые тени от ресниц легли на чуть впалые, плохо выбритые щеки.
Катя придвинулась к нему:
— Опять меня рисуешь?
Сощурив глаза, она вглядывалась в рисунок.
— Неужто я такая красивая?
— Нет, не такая. На самом деле куда лучше…
Он рисовал ее всегда и везде, на книге, на столе, в тетради. Мне кажется, стоило ему взять карандаш, как пальцы его сами собой начинали рисовать Катин профиль.
