И он смотрел на траву, блестевшую росой, на безоблачное, высокое небо, на зеленый фонарь, и хотя жалел Федора, не мог не жалеть его, но вдруг ощутил себя таким счастливым, что всех кругом хотел видеть счастливыми или хотя бы довольными.

Он сказал проникновенно:

— Приходи к обеду, Федор. Я жаркое приготовлю, пальчики оближешь. И пива куплю, самого лучшего, рижского.

— Я не пью пива, — сказал Федор, закрывая за собой калитку.

16

Все-таки Петрович оказался прав. Вася уехал. Нет, он сперва не хотел ехать, он не лгал. Он никогда не лгал, и все-таки он уехал.

Все эти дни, что Федор прожил у них, Вася о чем-то думал. Он не говорил ничего, но лицо у него было каким-то необычным, напряженным, словно он решал про себя трудную, непосильную для него задачу.

Так оно и было, очевидно, на самом деле. И капитан, мучаясь за него, невыносимо жалея, позабыв о собственном горе, без слов понимал что с ним происходит.

И он решил прийти ему на помощь, первым сказать те слова, которых сам так боялся.

Это было вечером, в субботу. К обеду у них был Петрович, сидел, посасывая новую трубку, время от времени взглядывал на Федора, как бы желая разобраться, что за человек, с чем его едят.

Федор был не в духе, а может, плохо себя чувствовал, на бледных щеках его горели два ярких красных пятнышка.

Он почти ничего не ел, только выпил стакан чаю, сидел, глухо покашливал, ни с кем не говорил ни слова.

— На могиле у деда был? — спросил Петрович.

Федор посмотрел на него, словно впервые заметил.

— Нет еще.

— Надо бы, — поучительно сказал Петрович.

Федор откровенно зевнул.

— Зайду на днях.

Петрович нахмурился, ожесточенно засосал трубку.

Позднее, когда капитан вышел вместе с ним, проводить его немного, Петрович сказал:

— Ишь какой! «Зайду на днях», словно к теще в гости собирается.

— Он больной, — извиняющимся тоном заметил капитан.

Петрович сплюнул.

— Больной! Все они больные.

Торопливо кивнул капитану, словно боялся наговорить еще много такого, что было бы неприятно для них обоих, и быстро зашагал по улице.

Капитан повернул к дому. У калитки ему встретился Вася. Казалось, мальчик нарочно поджидал его.

— Далеко собрался? — спросил капитан.

— Нет, недалеко, — ответил Вася, оглянулся, крикнул в темноту: — Тимка!

Пес мигом, как по щучьему велению, вырос перед ним, махая пушистым хвостом.

— Что Федор? — спросил капитан. — Лег спать?

— Нет еще, сидит на крыльце.

Вася тихонько тронул капитана за рукав:

— Пойдем к реке, дядя Данилыч.

— Пойдем, — согласился капитан.

Дорога круто спускалась книзу. Кусты боярышника и бузины царапали и цеплялись за руки. Внезапно из-за облака вынырнула луна, и все кругом разом посветлело так, что даже стала видна заплатка на рукаве куртки капитана.

— Он, наверно, очень больной, — сказал Вася.

— Кто, Федор? — капитан подумал. — Да, конечно, не из здоровых.

— Он сперва на Каспийском море плавал, — сказал Вася. — Он там кильку на свет ловил. Говорит, в море горит прожектор под водой, в глубине, а на него рыба плывет. Плывет и плывет и прямехонько в сеть попадает, а потом рыбаки эту сеть прямо на палубу, а в сети кильки видимо-невидимо!

— Здорово, — сказал капитан. — Это, конечно, новое достижение науки, я о таком еще и не слыхал.

— Вот-вот, — живо подхватил Вася. — Федор говорит, что никто еще во всем мире рыбу на свет не ловил, у них на Каспийском море они первые стали. А красиво, наверно, когда в море горит свет ночью? Правда?

— Надо полагать, — ответил капитан.

— Вот он там и простудился, — продолжал Вася. — Они в шторм попали, здоровый штормяга был, и его всего сверху донизу водой окатило, и он так в воде часов шесть простоял…

Капитан вздохнул в знак сочувствия.

— Он все болеет с тех пор, — грустно заметил Вася. — Никак не может поправиться. И жена ему попалась тоже сука хорошая, бросила его, больного. Прошлый год, как выписали его из больницы, он опять свалился, три дня лежал — хоть бы одна собака зашла, хоть бы кто стакан воды подал.

Вася говорил не своими словами. Капитан сразу понял, — он повторял то, что говорил Федор, это были его, Федора, слова, даже его интонации, и даже Васин голос стал похож на голос Федора; должно быть, и выражение лица у Васи было сейчас таким же, как у Федора. Капитан не смотрел на него, но знал: сейчас Вася похож на Федора. Как две капли воды!

— И никто к нему не пришел, — сказал Вася. — Ни один человек!

Они спустились на берег. Река льдисто поблескивала перед ними, вдоль берега горели красные и белые глазки бакенов, а в самой середине ломко отражался выгнутый серп луны.

— А хорошо здесь, — заметил капитан. — Чувствуешь, как водорослями пахнет?

— Да, — рассеянно ответил Вася и заговорил снова: — А вот в Мурманске северное сияние бывает, небо, говорят, и красное, и лиловое, и зеленое — все сразу…

Что-то перехватило капитану горло. Он остановился, и Вася остановился рядом с ним.

— Хочешь уехать? — сказал капитан. — Хочешь уехать с братом?

Вася молчал.

— Не бойся, — сказал капитан. — Я понимаю, тебе тяжело.

Вася поднял на него глаза.

— Я знаю, — сказал капитан, — тебе жаль его.

Он замолчал, потом заговорил снова:

— Мне тоже, в общем, жалко его. Он очень одинокий.

— Конечно! — с жаром сказал Вася. — Никого у него нет, кроме меня. Ни одной души.

Это были опять слова Федора. Его тон, его выражение.

— Ладно! — решительно сказал капитан и даже взмахнул рукой, как бы отсекая что-то от себя. — Уезжай, не думай, не мучайся, уезжай!

Вася опустил голову, вскапывая ногой податливую, рыхлую землю.

— А как же ты, дядя Данилыч? — спросил он.

— Ничего, — почти весело ответил капитан, — думаешь, пропаду? Не пропаду, не бойся. Будешь ко мне на каникулы приезжать.

— Конечно, буду! — воскликнул Вася.

Он повеселел в один миг. Казалось, тяжесть, давившая его все эти дни, сразу бесследно исчезла.

— Я там учиться буду, — оживленно заговорил он, — там есть школа одна, рядом с клубом моряков. В Мурманске клуб моряков есть. Федор говорит, как приходят пароходы, так моряки все в клуб, всякие моряки, какие хочешь, и американцы, и французы, и негры…

— Да, — сказал капитан, — Мурманск — большой порт.

— А потом Федор обещал со мной на сейнере прокатиться, — продолжал Вася. — У него еще много товарищей на сейнере плавает. Сейнер, говорит, огромный, раз в сто больше «Ястреба».

«Какой там «Ястреб»!» — грустно подумал капитан.

И в самом деле, Вася был уже далеко от него, от этого маленького тихого городка с его парком, рядами, Москвой-рекой, по которой проходят катера и теплоходы.

Он мечтал о Мурманске, большом портовом городе, где вдоль берега в несколько рядов стоят океанские пароходы, где по улицам запросто ходят иностранные моряки и небо охвачено необыкновенным, многоцветным северным сиянием, какое не каждому человеку доведется увидеть…

И потом — он жалел брата. Он был добрым от природы, жалел все живое, не мог пройти мимо брошенного котенка, или щенка, или птицы с перебитым крылом, не мог спокойно видеть, как бьют лошадь.

Нет, Федор вовсе не старался разжалобить его. Капитан признавался самому себе, что Федор не играл, не пытался быть неестественным, не таким, каким был на самом деле. Он просто честно поделился с Васей, рассказал ему о себе чистую правду — ведь Вася был ему брат. И Вася день за днем постепенно привыкал к нему, стал жалеть его и наконец решил уехать с ним, чтобы жить вместе.

— Пойдем, сынок, — сказал капитан. — Уже поздно.

Он зябко передернул плечами, хотя было вовсе не холодно. «Сынок…» Больше он так уже не скажет. Может, лишь тогда, когда Вася приедет к нему в гости. Но приедет ли?..

Уезжали они утром, спустя четыре дня. На вокзале капитан обнял Васю в последний раз, потом заставил себя разжать руки.