Вася поднял голову.

— Дядя Данилыч не чужой, — сказал он.

— Кто это? — спросил Федор.

— Это он обо мне, — тихо сказал капитан.

Чуть заметная усмешка тронула тонкие губы Федора.

Капитан отвел в сторону сразу заблестевшие глаза, потом сказал, глядя поверх головы Федора:

— Я пойду, а вы тут побеседуйте…

— Не ходи, дядя Данилыч, — попросил Вася.

Федор сдвинул брови.

— А что, боишься со мной остаться?

Вася, сощурив глаза, посмотрел на него. В эту минуту мальчик показался капитану внезапно возмужавшим, словно сразу, в один миг, стал взрослым.

— Ничего я не боюсь! — с вызовом сказал Вася.

Капитан вышел в палисадник. Солнце пригревало вовсю, в палисаднике густо пахло сдобным, сладковатым запахом свежеоструганных досок. Тимка лежал на досках, блаженно выставив навстречу солнцу живот.

Капитан свистнул Тимке и вышел за калитку. Пес понесся впереди, задрав хвост чуть не до самых ушей.

Петрович нашел капитана на берегу. Капитан сидел под кустом боярышника, глядел на реку.

— Что ты там такое высматриваешь? — спросил Петрович, усаживаясь рядом с ним.

— Ничего такого, — ответил капитан, не поворачивая головы.

Петрович сорвал листок, задумчиво растер между ладонями.

— Сейчас к тебе заходил, — сказал он.

— Вот как, — безразлично отозвался капитан.

— Это что, брат Васин? — Петрович поднес к лицу ладони, пахнувшие острым, горьковатым запахом молодой зелени. — Я его раньше не видел.

— Я тоже, — сказал капитан и посмотрел в глаза Петровича, хмурые, как бы заспанные. — Ну как, все понял?

— Тут и понимать нечего. — Петрович вынул трубку, пососал ее. — Что уж тут понимать? — повторил он. — За ним приехал.

Капитан кивнул.

Оба молчали, глядя на широкий, пронизанный солнечными искорками речной простор.

— А Вася как? — спросил Петрович.

Капитан ответил не сразу.

— Вроде думает еще…

— Думает?

— Да, пока не решил…

— Решил! — взорвался Петрович. — Скажите пожалуйста, он еще решать будет! Вот, Данилыч, — вдохновенно сказал он, — говорил я тебе, как сейчас помню, уйдет парень, не оглянется и не вспомнит про тебя…

Капитан устало махнул на него рукой.

— Чего махаешь? — бушевал Петрович. — Будто сам не видишь, что же это такое? — Он с такой силой сжал в руках трубку, что она треснула пополам.

— Готово, — сказал капитан. — Теперь переходи на мундштук.

Петрович отбросил сломанную трубку далеко от себя. По щеке его, блестя на солнце, катилась слеза.

— Ну-ну, — сказал капитан. — Совсем спятил?

— Уедет, — горестно прошептал Петрович. — Вот увидишь, Данилыч, уедет он с ним, ни об чем не подумает, уедет…

Когда капитан вернулся домой, Васи не было. Федор сидел на крылечке, курил. Должно быть, он был неуемный курильщик — вокруг были раскиданы окурки и горелые спички.

— А Васьки-то нет, — сказал Федор. — Говорит, у него в школе дополнительные уроки.

«Должно быть, нарочно ушел, чтоб не сидеть с ним вдвоем», — с надеждой подумал капитан.

Федор закашлялся.

— И чего куришь? — спросил капитан. — Сам кашляет, словно в бочку, и курит, курит…

Федор вытер слезы, выступившие на глазах от кашля.

— Привычка, — коротко пояснил он.

Вася пришел вскоре.

— У нас была консультация по геометрии, — сказал он.

«А ведь не врет, — обрадовался и в то же время опечалился капитан, — он никогда не врет…»

— Обедать будешь? — спросил он Васю.

— Идемте, я картошку почищу, — сказал Вася.

Федор вынул из кармана новую папиросу.

— А я здесь покамест посижу…

Вася собрал окурки, раскиданные возле крыльца, принес воды из колодца, потом пошел на кухню, насыпал картошки в чугунок, стал чистить. Ресницы его были опущены; казалось, он всецело поглощен своим делом, старается срезать кожуру как можно тоньше, — так учил его капитан.

— Не поеду я с ним, — сказал он, не поднимая глаз. — Он меня просит, а я все равно не поеду.

Капитану почудилось, что солнце за окном светит в миллион раз ярче. Он отвернулся, чтобы не выдать радости, охватившей его.

— Твердо решил?

— Не поеду! — повторил Вася, бросая очищенную картошку в воду.

Капитан громко рассмеялся. Вася удивленно взглянул на него.

— Ты же весь забрызгался, — смеясь, сказал капитан. — Погляди, мокрый как цуцик!

А ночью он долго не мог заснуть. Вася сказал «не поеду». Он уже большой мальчик. Без малого четырнадцать лет. Никто его не может заставить. «Не поеду». И все. И точка. И не поедет.

Но мысли, лукавые и недобрые, не давали покоя. А вдруг передумает, уедет. Что тогда?

Он вздыхал и тут же замирал, прислушиваясь к сонному дыханию братьев. Вася уступил Федору свою кровать, сам улегся на раскладушке.

Во сне Федор бормотал что-то, ворочался, не просыпаясь, скрипел зубами.

«Надо же было тебе приехать!» — с досадой подумал капитан и тут же мысленно обругал себя. В конце-то концов это Васин брат, единственный кровно близкий для него человек. И он к тому же тяжело и серьезно болен; несмотря на молодость, жизнь успела обжечь его, вон и жена его бросила, наверно не захотела жить с больным…

А Вася не поедет с ним. И он уедет один, как приехал…

Капитан представил себе, что бы было, если бы Вася уехал. Не выдержав, он даже застонал, но тут же испугался, уткнулся лицом в подушку.

Что бы было — это трудно, просто невозможно себе представить.

Нет, Вася не уедет. Он привык к нему. Сам же сказал давеча: «Дядя Данилыч не чужой».

Недавно капитан просматривал его тетради. Просто так, просматривал от нечего делать, и вдруг увидел то, чего никак не ожидал увидеть. Заголовок был «Мой отец», а в скобках — «домашнее сочинение».

Это было сочинение про него, капитана.

«Я не помню родного отца, — писал Вася. — Отец у меня один — Алексич Афанасий Данилыч. Мы живем с ним дружно. Я его уважаю. Он справедливый и добрый. Он никогда не ругает меня, но я все равно знаю, когда он сердится, по глазам вижу. Он опытный капитан, он водит пароходы, все его слушаются, а если надо, он снимает пароходы с мели, и пароходы гудят, проходя шлюз, и это значит, что они благодарят его за помощь…»

Там было много еще таких вот неожиданных и хороших слов.

Весь день у капитана тогда было такое ощущение, будто кто-то подарил ему дорогой и желанный подарок. Может, и в самом деле все это правда? Даже и то правда, что он водит пароходы, хотя, по совести говоря, он и сам знает: «Ястреб» его чуть побольше обычного катера.

Он лег на спину, глядя широко раскрытыми глазами в темноту.

Ты не уедешь, сын. Ты, конечно, не уедешь. Правда ведь, ты останешься со мной?..

Темнота молчала.

Утром Вася убежал в школу. Капитан накормил его, потом разбудил Федора, и они вместе позавтракали.

Федор сказал:

— Пойду пройдусь. Я еще никого не видел, а у меня в этом городе полно знакомых…

Он надел свой плащ, взял фуражку, подумал и положил ее обратно на комод.

— Тепло ведь, чего ты в плащ вырядился? — спросил капитан. — Взопреешь на солнышке, как говядина в кастрюле.

— А, — беспечно ответил Федор, — ничего, выдержу. — Застегнул плащ на все пуговицы. — Мне всегда холодно, — сказал он. — Меня хоть в Африку отправь, и там не распарюсь…

Капитан глянул в окно, увидел: он стоит возле калитки согнувшись, трясется от кашля.

Капитан живо выбежал в палисадник.

— Какой ты, — с жалостью сказал он. — Пойди полежи, отдышись немного…

Федор дернул плечом, сбросил руку капитана.

— Еще чего не хватало! — Вынул пачку папирос, закурил. Руки его дрожали, но он явно бодрился, видно не хотел и не принимал ненужной ему жалости.

— Как знаешь, — сказал капитан.

Ему было немного совестно за то, что он, уже старый человек, намного крепче, здоровее Федора, и еще ему было совестно за чувство радости, переполнявшей его: ведь Вася останется с ним, не уедет с Федором.

Ночью он еще сомневался. Ночью всем людям приходят на ум черные мысли, но утренний свет и солнце рассеют любые сомнения.