Бабушка кивнула:
— Само собой. Тогда что-нибудь еще придумаем...
Валерик обнял бабушку, прижался щекой к ее виску.
— Спасибо тебе...
— За что? — спросила бабушка.
— За то, что ты такая...
Она проводила его до самых ворот, он быстро пошел, почти побежал к станции. Потом обернулся, поглядел: бабушка по-прежнему стояла, смотрела ему вслед.
Вот так и случилось, что Валерик отправился в Москву, в Скатертный переулок к своей тетке Надежде, сестре отца.
Глава 11. Семен Петрович
Семену Петровичу дали в редакции задание: поехать в гостиницу «Москва», взять интервью у приезжей знаменитости, хирурга из Уфы Владлена Крутоярова. Крутояров прославился на всю страну своими операциями по оживлению парализованных конечностей.
Сам главный редактор вызвал к себе Семена Петровича, прежде чем тот отправился на задание.
— Помните, — сказал главный редактор и поднял вверх острый указательный палец. Так он обычно делал всегда, когда считал, что сотрудникам его редакции надлежит выполнить нечто особо ответственное и важное. — Помните, мы даем вам целый подвал, это очень серьезно. О Крутоярове все вокруг шумят, если получится, не пожалеем и полтора подвала...
В кабинете кроме главного редактора находился еще и ответственный секретарь, шумливый, белозубый толстяк с наголо обритой головой, обладающий идиллической фамилией Тучкин, к слову, не выносивший своей фамилии, подписывавший изредка печатаемые свои материалы предельно лаконично: «Т».
Тучкин выразительно поглядел на Семена Петровича, прошептал одними губами:
— Если выйдет развернутое интервью, — обгоним все, какие есть, газеты...
— Хорошо, — флегматично сказал Семен Петрович. — Постараюсь.
— Старайся, — подхватил Тучкин. — Имей в виду, старик, на тебя глядит вся редакция, от и до!
Чуть позднее, когда Семен Петрович уже собрался отправиться в гостиницу «Москва», Тучкин позвонил ему, захватив буквально уже на пороге:
— Должен тебя предупредить: Крутояров, кажись, выставлен на Государственную премию. Так что имей в виду!
— Поимею, — обещал Семен Петрович. — Как же не поиметь!
Доктор Крутояров оказался еще не старым, крепкого сложения бородачом, разговорчивым, веселым и, как видно, не пренебрегающим никакими радостями жизни.
Едва лишь Семен Петрович переступил порог его номера, Крутояров поставил на стол бутылку армянского коньяка, две широкие рюмочки, стал нарезать лимон острым ножом на тонкие, почти прозрачные дольки; все, что он делал, получалось у него ловко, складно, да и сам он, казалось, непритворно любуется каждым своим движением.
— Прошу, — сказал Крутояров, грея в большой крепкой ладони тоненькое стекло рюмки. — Приступим.
И, негромко ахнув, залпом, словно водку, выпил свой коньяк.
— Не люблю смаковать да пробовать по капельке, — признался Крутояров, посасывая лимонную дольку и жмурясь от кислого вкуса. — По мне, что коньяк, что самогон, что пусть даже шампанское, надо все разом, по-русски, недолго думая...
Плечистый, с огневым румянцем на щеках, глаза маленькие, смеющиеся, зубы один в один, Крутояров очаровывал с первого взгляда, поражая завидным здоровьем, статью, ладной выправкой.
Должно быть, он и сам сознавал свое непобедимое обаяние. Вытянув вперед ладони, слегка шевеля пальцами, он искоса, слегка улыбаясь, взглянул на Семена Петровича.
— Я, когда молодой был, любил на кулачках драться...
— Как это на кулачках? — удивился Семен Петрович.
— А вот так, нас человек десять и напротив тоже десяток, идем друг на друга стеной, кулаки вперед. Весело!
Засмеялся, блеснули крупные чистые зубы.
Семен Петрович невольно залюбовался им. До чего, видно, здоров, энергичен, нравственно здоров!
Да и не только нравственно, наверно, и слыхом не слыхал ни о каких хворобах, которые невыносимо мучают человечество, не щадя ни молодых, ни старых; впрочем, почему это слыхом не слыхал? Он же врач, лекарь, лечит и исцеляет тяжелобольных. Да, все это так, но сам-то здоров на славу и, должно быть, никогда бы не мог поверить, что какая-нибудь, даже самая легкая, хворь может его коснуться...
Но на самом деле оказалось все не так. Совсем не так...
— Я лет до пятнадцати сущим мозгляком рос, — рассказывал о себе Крутояров. — Больше болел, чем в школе учился: то у меня ангина, то грипп, то просто самая обычная простуда, вышел ненароком на улицу во время дождя или ночью пробежал в отхожее место, у нас дома, в ту пору мы на окраине города жили, сортиры не иначе как во дворе обитались, и готово — горло вспухло, кашляю, чихаю, сопливлюсь. Все надо мной, бывало, смеялись, ребята в школе недоноском прозвали, соплей, еще всякими неблагозвучными названиями, о которых и вспоминать-то неохота. Вот тогда-то я и решил: «Все, хватит! Или буду человеком, или загнусь к чертовой матери, но больше так жить невозможно!» У нас в Уфе река Белая, вода в ней очень холодная, ребята говорили, что к тому же и течение сильное, а я и плавать не умел, и вообще-то никогда не ходил купаться. И вот однажды, ранней весной, в апреле, что ли, пошел я на Белую и бухнул со всего размаха.
Крутояров налил себе еще коньяку и снова проглотил одним махом.
— Чуть не утонул, до сих пор помню, там, оказывается, довольно глубоко было, однако ничего, вынырнул, оклемался и — на берег. Вытерся полотенцем, побежал домой. Бегу и все хвалю себя дорогой: «Вот я какой молодец! Такого второго только поискать! Где еще такого отыщешь?»
А вечером температура под сорок, озноб, жар, бред. Мама моя испугалась, она вообще-то была дамой мужественной, сильного характера, а тут, она мне после рассказала, совсем нос повесила. Шутка ли, ни с того ни с сего на ее глазах сын вроде бы кончается...
Ну, разумеется, докторов вызвали, «скорую», еще там кого-то, — Крутояров усмехнулся, блестя зубами. — Однако, несмотря на такое обилие медиков, я все же, как видите, жив остался. Знаете, это такой анекдот есть, собрались врачи на консилиум, обследуют больного, а потом решают: «Как, лечить будем или пускай живет?»
— Ну что вы, — смутился Семен Петрович. Он был человек совестливый, ему казалось, что Крутояров, хотя и сам врач, нарочно на врачей наговаривает, а может быть, хочет проверить его, Семена Петровича, как он к врачам относится. — Я знаю сколько случаев, когда врачи буквально с того света людей возвращали...
Крутояров махнул широкой ладонью:
— Конечно, всяко бывает, это я так, шутю, как говорится. Нуте-с, оклемался я, стало быть, весь бледный, в чем только душа держится, пошел в школу, а из школы вдругорядь на реку. И снова в воду. И, сами понимаете, опять жесточайшая простуда, а потом воспаление легких. Провалялся я этаким макаром с пневмонией месяца два, потом снова на Белую, на мою голубушку. Только-только на ноги встал, еще шатает всего, столько времени провалялся в постели, экзамены на носу, а я снова в воду лезу. И что бы вы подумали? — Крутояров вопросительно посмотрел на Семена Петровича.
«У него глаза, как у ребенка, ясные и открытые», — подумал Семен Петрович.
— Что бы вы думали? Не заболел на этот раз. Даже не чихнул ни разу. Ни единого разу. С той поры всякую хворь как рукой отрезало. Хотите?
Крутояров наклонил бутылку над рюмкой Семена Петровича.
— Что вы, — запротестовал Семен Петрович. — Я еще не все выпил...
— И мне больше неохота. Баста!
Крутояров отодвинул от себя бутылку, взял кружок лимона, пососал. Потом встал, прошелся по комнате, большой, массивный, с широкими, поистине в сажень, плечами.
«Что за богатырь!» — любуясь им, подумал Семен Петрович, невольно вздохнул, представив себе, каким, должно быть, тощим и, по правде говоря, довольно невзрачным выглядит он сам по сравнению с Крутояровым.
— Так с той поры и пошло, — Крутояров снова уселся напротив Семена Петровича. — Вдруг здороветь начал, просто на глазах наливаюсь, а после спортом стал заниматься, в волейбол, в баскетбол, плавать научился любым стилем, грести, через год на байдарке по Белой пустился, мама ночи не спала, боялась, что я утону, а я живехонек вернулся да еще целый мешок рыбы домой приволок, которую самолично наловил...
