От Каты не могла укрыться перемена, произошедшая в отношениях между графом и его супругой. Она видела, как часто Колдблады теперь гуляли вместе: рука Оливии по-хозяйски покоилась на сгибе локтя графа, и часто — слишком часто! — их лица озаряли тени улыбок. Отчасти именно эта перемена послужила причиной, по которой маятник ее внутренних часов качнулся в сторону Гордона Колдблада, и Ката, хотя и была осторожна и благоразумна, ему поверила.
Впрочем, поверить Гордону не означало безоговорочно принять его сторону. Как бы сильно Гордон ни нуждался в ней, он был нестабилен и опасен, и даже от Каты это не могло укрыться. Она была зачарована им, но решиться провести его сквозь зеркало означало предать доверие милорда, и это было вероломно и бесчестно. Ката жалела Гордона от всей души: она даже была готова составить ему компанию по ту сторону зеркала, но освободить его она не могла.
Коляска уехала, но Ката еще стояла у окна. Она разглядывала деревянную раму арочного окна и заиндевевшие стекла. Морозные узоры напоминали страусиные перья, и Ката думала о творениях Гордона. Его инструментом тоже был иней, его руки создавали причудливые мозаики головоломок на библейские или бытовые сюжеты, а иногда и простые абстракции, вроде концентрических кругов, от которых голова кружилась и наваливалась тошнота, как от больничного воздуха. В работах Гордона была многословная изощренность, ему нравилось приводить свои картины в движение, разыгрывая перед Катой немые спектакли. И Ката, покинув зеркало, чувствовала в себе восхищенный трепет от соприкосновения с чем-то непостижимым, какой люди чувствуют, покидая священный храм.
Бросив последний взгляд на две широкие полосы от колес, Ката усилием воли заставила себя отойти. Она не хотела снова теряться в суете дня, но не в ее силах было подчинить время, вечно бежавшее слишком быстро.
Уже после обеда Ката чувствовала себя такой усталой, что легла подремать, и проснулась оттого, что кто-то трогал ее за рукав:
— Ката, Себастьян зовет тебя.
Это была Вера, одна из служанок, которую Ката любила. У Веры были большие руки, как у мужчины, которые не умели держать ничего хрупкого, и круглое лицо с белой нежной кожей и щеками такими красными, точно она натирала их брюквой. Она была слабоумна, отчего производила впечатление человека, то ли только что поднятого из постели, то ли готовящегося вот-вот отойти ко сну.
— Да, я иду, — не понимая спросонья, чего от нее хотят, ответила Ката. Она бросила взгляд на часы: у Себастьяна было время индивидуальных занятий.
Она ожидала найти его за письменным столом, корпящим над домашним заданием, но вместо этого мальчик развлекался тем, что сидя на полу бросал разноцветные стеклянные шарики в перевернутую шляпку Оливии. Попадал он редко, так что весь пол был усыпан шариками и, войдя в комнату, Ката поскользнулась и схватилась за спинку кровати, чтобы не потерять равновесия.
— Уехали? — мрачно спросил мальчик. Только сейчас гувернантка заметила, какими красными были его глаза.
— Не переживай, Себастьян, они ненадолго. Милорд вернется уже через неделю, — нагнувшись, Ката принялась собирать шарики, но Себастьян и не думал прекращать своей раздражающей игры.
— Я тоже хотел поехать в Роузвилл.
— Себастьян, перестань, пожалуйста. Что ты сотворил со шляпой леди Колдблад? — она нагнулась, поднимая шляпку с пола, — посмотри, как она помята, а с этой стороны поля и вовсе сломаны. — Что ты делал в комнате миледи?
— Она противная, — пробормотал Себастьян, спрятав рот под воротом свитера, как если бы тонкая шерсть могла заглушить его слова.
Ката чувствовала, как ее покидает терпение.
— Ты уже достаточно большой мальчик чтобы понимать, что не все вещи, которые мы думаем, мы имеем право произнести вслух.
— Значит, ты тоже думаешь, что она противная?
— Что я думаю, так это то, что если сейчас обнаружится, что ты развлекался вместо того, чтобы повторить параграф, то ты будешь серьезно наказан.
Себастьян только пожал плечами, продолжая катать шарики по полу.
— Имей в виду, если ты сейчас же не встанешь с пола и не сядешь за стол, останешься на обед без тыквенного пирога.
— Твоя голова похожа на тыкву.
Ката сжала пальцы в кулаки и поднесла ладони к щекам — она всегда так делала, когда теряла терпение.
— Себастьян, я жду.
Гримасничая, он показал ей язык и, схватившись за сердце, улегся на пол, точно побитый щенок.
— Очень натуралистично, — хмыкнула она, отодвигая для него стул из-за стола. — А теперь, пожалуйста, встань и займи свое место.
Мальчик раз дернул ступней, но больше не шевелился.
— Себастьян! — для пущей строгости Ката схватила карандаш и забарабанила его кончиком по столу.
Реакции не последовало.
— Себастьян?
Она нагнулась над ним, чтобы коснуться ладонью его щеки, и вскрикнула от ужаса: его глаза были полуоткрыты, но зрачков видно не было. Ката затормошила его за плечи: голова Себастьяна замоталась из стороны в сторону, как на шарнирах. Причитая, она схватила его на руки, поражаясь необычайной легкости его тела, и выскочила вместе с ним в коридор. К счастью, Вера была еще поблизости. Точно одурманенная, служанка водила тряпкой из стороны в сторону по пыльному стеклу того самого окна, из которого Ката наблюдала отъезд лорда и леди Колдблад, и ее лицо не выражало никакой работы мысли.
— Вера! Пошли немедленно за доктором Грейвс! У Себастьяна снова приступ. Нет, лучше скажи Мартину, — запоздало поправилась она, сообразив, что Вера может чего доброго все забыть или запутать, и вместо доктора Грейвс послать за ростовщиком Пейвзом. — Скажи Мартину, что Себастьяну плохо!
Бросив ведро с водой и тряпку у консоли, Вера широкими шагами направилась к лестнице, а Ката с мальчиком на руках вернулась обратно в спальню и положила его на кровать. Ей казалось, она сделала это бережно, но тело все равно упало точно тюк с песком.
— Себастьян! — в ужасе вскрикнула Ката.
Его лоб не горел, как обычно при лихорадке, а тело не дрожало мелкой судорогой, наоборот, казалось пугающе неподвижным, точно окостеневшим. Все произошло так внезапно, что Ката все еще подозревала какой-то глупый фокус — в конце концов, нечто подобное Себастьян проделывал часто, — но сомнений почти не осталось, когда она захлестала его по щекам и не сумела привести в чувство. Отчаявшись, она нашла аптечку, а в ней — пузырек нашатыря. Но и резкий запах не пробудил его. Подозревая худшее, Ката упала перед кроватью на колени и положила ухо на грудь мальчика. Сердце билось, но билось странно: очень медленно и так тихо, словно звук шел через толщу брони.
Отчасти потому, что была больше не в силах терпеть мук неизвестности, отчасти, чтобы проверить, что служанка все сделала верно, Ката решилась оставить Себастьяна ненадолго одного. Едва выйдя из детской, она снова столкнулась с Верой, — та продолжала отдраивать стекло — и набросилась на нее с вопросами.
— Я сделала, как вы велели, — с медлительным достоинством отвечала Вера. — Сейчас здесь будут мистер Доуш и миссис Лоуренс. За доктором послано.
— Хорошо, — немного успокоилась Ката. Мистер Доуш был мажордомом, а миссис Лоуренс — экономкой. Вряд ли от них будет хоть какой-то прок, но Кате все равно стало легче на душе. В конце концов, это был не первый раз, когда Себастьян болел, и сердце его хоть и слабо, но билось.
— А там метель, — заговорщеским тоном поделилась Вера, трогая розовым пальчиком стекло.
Ката кинулась к окну и не увидела ни неба, ни земли: лишь белый, яростный вихрь.
— Завораживает, правда? — улыбнулась Вера.
Крикнув Вере, чтобы та присмотрела за Себастьяном, Ката бросилась вниз по лестнице и выбежала на улицу с черного входа. Из ее рта клубами повалил пар. Она смотрела, как белая мгла заволакивает округу, точно живое существо, пожирающее материю. Ката уже видела такую вьюгу раньше: она обычно длилась неделю, а то и две, и гувернантка всегда удивлялась, почему черный вход заваливало снегом до второго этажа, а крыльцо парадного оставалось сухим и чистым. В такую вьюгу лошадям не пройти, это Ката хорошо знала. В такую вьюгу нет ни малейших шансов ни добраться до доктора, ни догнать графа. В своем каменном замке они были отрезаны от всего мира.