— Не стоит. Я лучше останусь на ногах: мне предстоит долгий путь назад.

— Боюсь, напрасно вы ко мне обратились, ваша светлость, — Хаксли покачал головой, разглядывая ковер с крестовидным узором на полу. Ему казалось, что как только он поднимает глаза на графа, напряжение в суставах усиливается. Несмотря на то, что это стоило бы списать на плохие шутки воображения, Хаксли, не умеющий сносить боли, хотел как можно скорее отвязаться от непрошенного гостя и был вынужден быстро подбирать слова, невольно обходя стороной правила хорошего тона. — Понимаете, Лив, она такая, как бы это сказать… норовистая. Если она чего-то не захочет делать, ее ни одна сила на свете не уговорит, пошли ты ей хоть тысячу угроз или предложи хоть золотые горы. Еще лет эдак десять назад, как только стукнуло ей восемнадцать, она заявила, что замуж ни за что не выйдет: не по ней, видать, рутина. И до сих пор стоит на своем, хотя уж сколько мы с миссис Хаксли женихов перевидали — тьма! Она-то ведь красавица. А сейчас женихов уж тех и нет, отчаялись видать. Всем в округе известно, какая она упрямая… Странно, что вам об этом не доложили, коли вы изволили справляться…

— Именно потому, что мне это известно, мистер Хаксли, я обращаюсь напрямую к вам, а не к ней лично. Как отец, вы, я полагаю, обладаете определенным влиянием на свою дочь, чтобы воздействовать на ее решения?

— Да где там! — замахал руками мистер Хаксли, и тотчас, охнув, схватился за ноги.

Лорд Колдблад сочувственно нагнулся, приблизив свое лицо к взмокшему, раскрасневшемуся лицу хозяина, внезапно перейдя на вкрадчивый доверительный тон.

— К сожалению, вы ошибаетесь, мистер Хаксли. Существует несколько способов, чтобы оказать мне протекцию, захоти вы, действительно, пойти мне навстречу. Скажем, в вашем праве будет отказаться от нерадивой дочери, предоставив ей выбирать между счастливой жизнью леди и беспросветным существованием на те гроши, которые она сумеет заработать своим трудом. Чего только не сделает отец ради счастья собственной дочери? Да и потом, согласитесь, что может быть ужаснее для женщины, чем клеймо старой девы? Вам не хуже моего известно, что, когда морщины изуродуют ее лицо, она не раз пожалеет о своей гордыне. Почему бы вам, как отцу, не похлопотать о своем потомстве? Ко всему прочему, простите мне мою прямоту, но, став частью вашей семьи, я буду только рад помочь вам устроить судьбы оставшихся трех дочерей, предоставив столько средств, сколько ваша совесть позволит вам взять.

Как же он смотрел, как смотрел! Век бы не видать этих жутких бесцветных глаз, пустых как зеркала! Мистер Хаксли часто дышал, пот застилал ему глаза, пищевод сдавливали спазмы. Он знал, слишком хорошо знал, как малы его шансы выдать замуж всех четырех дочерей, не имея возможности предложить достойное приданое ни за одну из них. Иметь четыре дочери и ни одного сына — проклятье, злая насмешка фортуны. Тем не менее, соглашаться Хаксли не спешил: граф или тот, кто выдавал себя за него, настораживал его, скоропалительное желание взять в жены незнакомку только подогревало эти подозрения.

— Вы предлагаете мне сделку, где предмет торговли — моя дочь. При всем уважении…

— Я не требую вашего решения сию же минуту, — не изменившись в лице, сказал граф. — Я прекрасно понимаю, что вам нужно тщательно взвесить все «за» и «против» и обсудить мое предложение с миссис Хаксли. Я вернусь за ответом завтра примерно в это же время.

Когда граф подходил к порогу, Хаксли, почувствовав, как терзающая боль от артрита отпускает его и дыхание восстанавливается, нашел в себе силы, чтобы встать с места:

— Кто вы такой, ваша светлость?

— Я вам уже, кажется, представился, — медленно развернулся лорд Колдблад.

— Я слышал, вы не покидаете своих владений.

— С юных лет мне присуща любовь к затворничеству.

— Тогда почему вы намерены жениться именно сейчас и именно на моей дочери?

— По тем же причинам, по которым это делают все обычные люди: чтобы продолжить свой род и передать наследие. Ваша дочь — самая красивая девушка в округе, а ее положение в обществе меня не волнует. Посоветуйтесь с супругой, мистер Хаксли. Вам есть над чем подумать до завтрашнего вечера. А теперь вынужден откланяться.

Мистер Хаксли прислонился к дверному косяку. Ему все еще было дурно. Он был рад, что гость ушел и еще больше был бы рад, если бы тот не возвращался. Но чутье подсказывало ему, что лорд Колдблад не из тех, кто отступается от принятых решений. А еще, что, отвечая на последний вопрос, граф солгал.

Когда лорд Колдблад вышел за дверь кабинета и закрыл за собой дверь, его уже ждали.

Оливия Хаксли стояла в коридоре, кутаясь в шерстяную шаль. Ее лоб был нахмурен, в темных искристых глазах стоял вопрос. Она пыталась сохранять самообладание, и ее волнение выдавала только детская привычка перекатываться с носка на пятку.

— Вот и вы, — сказала она, подавая руку гостю. — Оливия Хаксли. Я стояла за дверью и слышала каждое слово. Вы осведомлялись обо мне, думаю, вам сказали, что у меня плохие манеры?

— Нет, — вежливо улыбнулся ей граф. — Лишь, что ваша красота способна обратить реки вспять. Теперь я вижу, что это не было преувеличением.

Оливия пропустила его комплимент мимо ушей. Оды ее красоте она слышала и раньше, и в куда более изящных выражениях. Среди ее поклонников когда-то было два знаменитых поэта, заколовших друг друга на дуэли за ее сердце, и один странствующий бард, который попытался пленить ее внутри зачарованной гитары, когда она ему отказала. Пока отец не вбил себе в голову странных идей, ей надо было выставить графа вон так, чтобы он не посмел вернуться.

— Тогда, полагаю, вы не откажетесь от возможности узнать меня получше перед тем, как решите, что именно со мной вы хотите связать свою жизнь?

— Свое решение я уже принял, и сильно сомневаюсь, что наш разговор может его изменить. Но я удовольствием приму ваше предложение. Можете считать, что все мое время в вашем распоряжении, — со странной усмешкой ответил ей лорд Колдблад.

— В таком случае, прошу вас, вернемся в отцовский кабинет.

Оливия уверенно распахнула дверь: старый Хаксли уже вовсю дымил трубкой, к запаху табака примешивалась терпкая горечь бренди. Попросив изумленного отца оставить их наедине, Оливия с важной грацией заняла кресло и указала графу в кресло напротив. В этот раз, Тот-Кто-Живет-На-Холме подчинился.

— Красота, — сказала Оливия, — вам не кажется, что люди ее переоценивают?

— Так судить может только очень красивая женщина, - с улыбкой в уголках глаз заметил граф.

— И все же! Сколько из-за нее уже было кровопролитных сражений, сколько честных и храбрых людей погребено под землей потому, что однажды красота, как забродившее вино, вскружила им головы? Вы готовы жениться на мне, увидев меня всего лишь один единственный раз и ни разу не заговорив со мной. Почему? Потому что вы сражены моей красотой, которая подняла меня в ваших глазах, представив лучше, чем я на самом деле есть, так ведь? Кто поверит, кто захочет верить, что изнанка прекрасного — это зачастую порочность и глупость?

— Не беспокойтесь, я женюсь на вас, даже если вы глупы и порочны, — холодно улыбнулся ей лорд Колдблад.

— Я вовсе не имела в виду, что я… — смешалась Оливия, спохватившись, что в погоне за драматическим накалом наговорила глупостей. — Я лишь хотела сказать, что… Что это опрометчиво… Вы думаете, что любите меня, но вы заблуждаетесь…

— Нет, это вы заблуждаетесь, — мягко прервал ее лорд Колдблад, — я в вас не влюблен. По крайней мере, пока. Красотой можно наслаждаться, сохраняя трезвый рассудок.

— Красота не вечна.

— Бывают исключения. В любом случае, почему бы вам не принять мое предложение, мисс Хаксли? Это далеко не самый худший сценарий вашего будущего.

— Вы предлагаете мне мезальянс, ваше общество никогда меня не примет, — уверенно сказала Оливия, скрестив пальцы на коленях, точно монашка. Во взгляде Колдблада промелькнуло скучающее выражение.