Женщину, котоую мы видим, зовут Сюзанна. На ней модное ожерелье из интернет-магазина Not on the High Street с надписью: «Будущая мама». Головной платок с леопардовым принтом удерживает ее осветленные волосы и не дает им падать на лицо. Все остальное представляет собой кашу из крови, плоти и внутренностей. Ее кровь темнее, чем должна быть. Насыщенная кислородом здоровая кровь ярко-красного цвета. У Сюзанны на ногтях красный лак, и даже по сравнению с ним ее собственная кровь выглядит тусклой. Сюань хватает меня за руку. Людей так много, что трудно понять, с чего начать, но ответственным лицом назначена медсестра с военным прошлым, которую мы знаем и уважаем. Аманда – одна из лучших медсестер, с которой мы с Сюань когда-либо работали. Она резервистка, побывавшая в полевых госпиталях Ирака и Афганистана. Аманда руководила множеством команд, всегда спокойна, эффективна и дружелюбна. «То, что это чрезвычайная ситуация, не означает, что вы не можете узнать имена членов команды и вести себя вежливо. На самом деле, в чрезвычайной ситуации это еще важнее».

Аманда оглядывается, и Сюань кивает, дает ей знать, что мы здесь, если понадобится. Мы начинаем убирать, отодвигать вещи и одновременно вести документы. Медсестра диктует: «ДТП. Переломы таза и бедренной кости. Никаких признаков остановки кровотечения». Две медсестры по обе стороны от Сюзанны держат мешочки с кровью, которые они выдавливают, но далеко не так быстро, как кровь вытекает. Я не понимаю, как пациентка или ее ребенок смогут выжить. Я сосредотачиваюсь на каплях пота на лице Аманды, на ее глазах, отчаянно ищущих план по спасению этой женщины и ее ребенка. Или хотя бы кого-нибудь одного. Я пытаюсь представить себе, что она видела и пережила в своем военном прошлом. Слава Богу, что она теперь работает в Национальной службе здравоохранения. Мне в голову не приходит лучшая кандидатура, чтобы возглавить эту ужасную чрезвычайную ситуацию.

– Нам нужны хирурги, пожалуйста! – кричит она. – Ей нужно быть на столе, как только у нас появится этот ребенок. Как вчера!

Врач по телефону заказывает кровь. В каждой больнице есть свои наборы для экстренного переливания. Некоторые из них представляют собой просто эритроциты, такие часто есть в родильных домах. При массивном кровотечении нужны все компоненты крови. Их используют при таких кровотечениях, как это, а также если пациент страдает серьезным нарушением свертываемости крови, например ДВС-синдромом (диссеминированное внутрисосудистое свертывание крови) при сепсисе. Наши пакеты содержат фибриноген, свежезамороженную плазму, криопреципитат, эритроцитарную массу – все элементы крови.

Я смотрю на дефибриллятор. Аманда просит одного из членов бригады наложить электроды на грудь Сюзанны, чтобы не допустить неминуемой остановки сердца. У нее тахикардия, частота сердечных сокращений становится все выше и выше. Акушер буквально вырывает из нее ребенка, поднимает его, энергично вытирает слизь и кладет на реанимационный стол, где его ждет еще один врач с миниатюрным мешком-клапаном и стетоскопом. Акушер оставляет живот Сюзанны открытым, невозможно увидеть, откуда идет кровь. Большие квадраты марли ничего не вытирают. Кто-то положил на пол памперс от недержания, чтобы собрать пропитанные кровью квадраты, взвесить их и точно определить, сколько крови она потеряла, но в этом почти нет смысла. Любой может увидеть, что это значение критическое.

Вокруг Сюзанны слишком много людей. Но, несмотря на нехватку места, все передвигаются на предельной скорости, не натыкаясь друг на друга. Сестринское дело – это не только анатомия, химия, фармакология и право, но также антропология, политика и социология. Глядя на бригаду вокруг Сюзанны, как Аманда поставила каждого человека, как их руки, ноги и тела работают на скорости и делают разные вещи, но синхронно, я понимаю кое-что еще. Сестринское дело – это еще и танец.

Муж Сюзанны Саймон ждет за дверью. «Он ждал все это время», – рассказывает мне студентка-медсестра, сидевшая с Сюзанной в машине скорой помощи. Я не особо полезна здесь, и мы с Сюань просто рядом на случай, если понадобимся бригаде. Поэтому я выхожу на улицу и подхожу к Саймону. Он высокий, бородатый и с добрым лицом. Его нижняя губа немного кровоточит – он ее прикусил. Саймон то сжимает, то разжимает ладони, будто у него болят суставы или он пытается за что-то ухватиться. Я представляюсь и говорю ему, что буду ждать с ним, пока остальные помогают Сюзанне. Но он меня не слышит на самом деле. Саймон говорит, будто о ком-то другом, или словно стоит на автобусной остановке.

– Она заказала коляску Bugaboo и все, что возможно, из каталога Boden, – говорит он. – Я никогда не думал, что мы закончим как пара.

Он смеется слишком тонким смехом.

– Мы встретились в сквоте. Так мы пытались позлить наших родителей, – он издает громкий звук на выдохе, будто не может контролировать свое дыхание. – Теперь мы – это они. Все рано или поздно становятся родителями, верно?

Мужчина смотрит на дверь. Его лицо искажено болью. Он дергается, и его тело выглядит так, будто вот-вот опрокинется от напряжения.

– После десяти неудачных попыток ЭКО и двух выкидышей мы, наконец, почувствовали, что на этот раз все получится, – он смотрит на меня, не моргая. – Она потеряет ребенка, не так ли? Мы потеряем ребенка. Я имею в виду, еще слишком рано для родов. Она разговаривала со мной по телефону в машине. Я имею в виду, у нее были свободны руки, но все же она отвлеклась, – всхлипывает он.

Я буквально закрываю рот рукой. Ничего не говорю. Я пока не знаю, что ему сказали, но абсолютно ясно, что я не тот человек и сейчас неподходящее время, чтобы сообщать плохие новости. Позже я прокручу разговор в голове и придумаю ответ: «Это не твоя вина, Саймон. Они делают все возможное, она сейчас с профессионалами. Сюзанна в опасной ситуации, но бригада сделает все, чтобы помочь ей и вашему ребенку». Но я боюсь, что, если открою рот, правда вырвется наружу. А правда, ужасная правда, в том, что они, вероятно, оба умрут. Не все дети выживают. Выживают и не все матери. Иногда роды наносят женщинам непоправимый физический или психологический урон. Некоторым, несмотря на их усилия, не суждено стать биологическими матерями. Я видела, сколько потеряно крови. Слишком много. Я знаю статистику. Некоторое время мы стоим в тишине, прежде чем, наконец, я преодолеваю желание плакать или вообще ничего не говорить.

– Могу ли я что-то сделать?

Он качает головой. Кивает на дверь.

– Она для меня – все.

– Я зайду и посмотрю, как идут дела.

Когда я снова вхожу в дверь, меня тошнит. Я совсем не знаю этого человека и чувствую себя недостаточно квалифицированной, чтобы сообщать ему плохие новости, хотя сообщать плохие новости – то, к чему я привыкла, и мне кажется, что это самый продвинутый из всех моих навыков. Мне нужно узнать о Саймоне немного больше, что-то помимо того, как сильно он любит Сюзанну. Необходимо узнать и о ней больше, чем о ее любви к каталогу Boden. Чтобы рассказать ему худшее, что только можно вообразить, я хочу узнать о его семье, его историю: кто он и как он стал таким. Но времени нет.

Я смотрю на сцену передо собой. Персонал весь в крови, как и пол, и все вокруг. Посреди всего этого Сюзанна выглядит едва ли живой – исковерканное человеческое существо, вывернутое наизнанку. Я сосредотачиваюсь на ребенке в инкубаторе. Младенец серый и маленький, скорее вытянутый, чем свернувшийся, как это обычно бывает. Но неонатолог смотрит на команду: он показывает нам большой палец вверх. Этот ребенок жив. Я выдыхаю и выбегаю, чтобы рассказать Саймону.

– Они работают над Сюзанной, и она все еще в критическом состоянии. Команда делает все, что может.

Я делаю паузу. Ложная надежда никогда не бывает хорошей идеей, и я не хочу, чтобы он недооценил, насколько плоха Сюзанна. Но я вижу, что ему нужно за что-то держаться.

– Ваш ребенок жив, – он смотрит на меня в каком-то трансе.

– Я папа? – спрашивает Саймон.