— Согласишься ли ты на договор, госпожа? — спросил я, опускаясь перед ней на колени.

Ее улыбка стала шире; я не видел ее лица, но чувствовал веселое удивление, разлитое в воздухе.

— А ты упрям, жрец. И довольно миловидный.

Ей, которую звали Чикомекоатль и Шилонен, мы отдавали сердца красивых девушек и юношей, чтобы те вечно прислуживали ей на небесах.

— Такова твоя цена? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Звучит соблазнительно, жрец. Но недостаточно.

— Чего еще ты хочешь? — спросил я. — У меня нет ничего, кроме меня самого.

— Я знаю.

Она встала и протянула ко мне огромную руку. Чем ближе была ее ладонь, тем меньше она становилась, пока наконец не сравнялась в размере с двумя моими. Богиня взяла меня за подбородок и заставила поднять голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Прикосновение было теплым, слегка влажным, как земля после дождей. В ее глазах таились глубины ночи.

Я цеплялся за воспоминания об Учимитль, обо всем, что она для меня значила и до сих пор значит. Слишком долго я сдерживался, слишком долго не замечал своих чувств к ней. Теперь пришло время для настоящего жертвоприношения.

— Такова твоя цена? — снова спросил я, едва разжимая окаменевшие губы.

Улыбка Шилонен стала оскалом ягуара, попробовавшего человеческого мяса.

— Какой красавец, — прошептала она.

В ее глазах я видел свое отражение — таким, каким я был в молодости, высоким, красивым и гордым, а затем — таким, как сейчас, постаревшим, с седыми волосами, склонившимся перед ней в смиренной позе.

— Да, — сказала она. — Такая цена меня устраивает.

Кожа у меня начала гореть, как будто отслаиваясь, волнующее ощущение становилось все сильнее и сильнее, и тогда я понял, что породило его — прикосновения рук, которые скользили по спине, груди, затылку, и губ, ласкавших кончики пальцев и мочки ушей, пока наконец все мое тело не охватило отчаянное желание. Довольно приятное чувство, хотя какая-то часть меня восставала против него, зная, что так не должно быть, что я только что продал себя.

— Акатль! Нет!

Крик пробился сквозь мое оцепенение, и я узнал голос, зовущий меня по имени. Шилонен отпустила меня; я заметил, что стою на влажной земле, липнущей к ногам, а над головой у меня светят звезды.

Еще я увидел Учимитль, которая стояла у главного входа. Ее лицо все так же скрывалось под маской, поблескивающей в холодном свете. Мне пришлось сделать усилие, чтобы поднять голову и посмотреть на нее.

— Он не твой, — зло сказала она.

Шилонен рассмеялась:

— Он сам себя предложил. Добровольно, чтобы искупить обиду, которую мне причинил твой муж.

— Он не твой, — повторила Учимитль.

— А чей же? — насмешливо спросила Шилонен. — Твой? Ты не смогла удержать его.

— Нет, — голос Учимитль утратил всякое выражение. Она спокойно подошла к нам и остановилась перед Шилонен. — Если требуется жертва, возьми мою жизнь.

— Твою? — Шилонен засмеялась. — Ты столько лет отказывалась прийти ко мне. Ты скрылась от меня, затаилась в своем доме из страха, что кто-нибудь тебя увидит и никогда уже не забудет. И ты считаешь себя достойной жертвой?

Я не мог говорить. Я не мог броситься вперед и закрыть Учимитль рот до того, как она скажет нечто непоправимое. Я был прикован к одному месту, и мне оставалось только смотреть. Слушать. И осознавать свое бессилие.

Учимитль ответила едва слышно:

— Ты сделала меня достойной жертвой. Ты оградила меня от мира людей.

Медленным, нарочитым движением она подняла обе руки и сняла маску.

Я услышал, как маска с глухим стуком упала на землю. Это уже не имело значения. До сих пор я думал, что под ней скрываются следы проклятия, лицо чудовища, на которое невозможно смотреть без содрогания.

Действительность оказалась в чем-то страшнее.

Маска скрывала лицо. Нечеловеческое лицо. Все его преображенные черты излучали безжалостный свет. Кожа цветом походила на полированную бронзу, глаза сияли подобно изумрудам. Высокие скулы рдели в звездном свете, за приоткрытыми губами скрывались ослепительно белые зубы, и каждый из них был крохотным солнцем, совершенным и опаляющим. Такая красота — если то была красота — ослепляла, потому что человеческий разум не мог ни постичь, ни удержать ее. У меня начали слезиться глаза, и я понял, что навеки лишусь зрения, если подольше задержу на ней взгляд. Неудивительно, что Учимитль прятала лицо.

Шилонен повернулась и посмотрела на Учимитль, слегка наклонив голову, словно в восхищении перед собственным творением.

— Разве я не прекрасна? — спросила Учимитль, запрокидывая голову.

Даже в этом простом жесте таился соблазн. Я не мог отвести от нее взгляда, хотя мои глаза жгло так, будто кто-то насыпал в них пригоршню молотого красного перца.

— Разве я не желанна?

Шилонен не ответила. Учимитль подошла ближе, вытянув перед собой руки, и пальцами коснулась предплечья богини. Даже я почувствовал охвативший Шилонен трепет, заставивший содрогнуться весь мир.

— Моя жизнь за жизнь моего сына и его возлюбленного сына по оружию, — сказала Учимитль. — Хорошая сделка, как считаешь?

Шилонен молча смотрела на нее. Наконец она ответила:

— Ты перестала развлекать меня. Ты приняла мой дар.

Учимитль склонила голову набок, подражая своей создательнице:

— Может быть. Так мы договорились? — она с презрением указала на меня. — Он ничего не стоит.

Я знал, что она врет.

Шилонен улыбнулась, и ее улыбка наполнила двор подобно лучам солнца:

— Да, он ничего не стоит. Но тебе не удастся обмануть меня и убедить, будто для тебя он ничего не значит, — она рассмеялась. — И все же… мы договорились.

Окружавшее Учимитль свечение становилось все ярче и ярче, заостряя черты ее лица. Я не сводил с нее взгляда, хотя и знал, что никогда уже не верну былую четкость зрения. Я все так же смотрел на нее, когда она и богиня исчезли из дворика, и сверхъестественный свет погас. Мне показалось, что под конец Учимитль обернулась ко мне и беззвучно произнесла несколько слов. Может быть, «прости меня». Может быть, «я люблю тебя». Слова, которые помогут справиться с навалившимся на меня горем.

Глинобитные стены утратили ослепительную белизну и перестали идти рябью, чувство подавленности рассеялось. Я поднялся на ноги и встретился взглядом с Мацауатлем. Молодой воин замер в дверном проеме, глядя туда, где совсем недавно стояла его мать. Хотя воспоминания о свете Шилонен затуманивали зрение, я все же рассмотрел, что его темная аура пропала. Что ж, Китли сможет взойти на алтарь и присоединится к солнечному богу на небе, а Мацауатль получит повышение.

Мне было все равно.

— Мама? — позвал Мацауатль.

— Вспоминай ее, — сказал я.

Пошатываясь, я пересек дворик, миновал ворота и оказался на пустой улице. Жрецу мертвых не подобает скорбеть и испытывать сожаление. И плакать ему тоже не подобает. Я в одиночестве стоял на улице, смотрел на звезды, которые медленно расплывались у меня перед глазами, и чувствовал, как по щекам текут слезы.