Я попрощался с ним и покинул комнату, не дождавшись ответа. Охватившее меня беспокойство становилось все сильнее.

Что происходит? В чем замешана Учимитль?

Шоко нашлась быстро. Я спросил о ней у раба-привратника, и он указал мне в другой конец дворика, на дверь с неяркой гладкой занавеской, сотканной из кактусовых нитей. Перед дверью пожилая женщина, стоя на коленях, дробила маис каменным прямоугольным пестиком.

Шоко подняла на меня взгляд, и ее глаза расширились:

— Господин…

Я оборвал ее:

— Ответь мне на несколько вопросов. Китли считает, что ты можешь что-то знать.

— Господин Китли? — Шоко кивнула. — О его болезни?

— Да.

— Не знаю уж, смогу ли помочь, — ответила Шоко, слегка скривившись. Она отодвинула ступку и встала, не отрывая взгляда от земли. — Все случилось так внезапно. Однажды утром он просто не смог встать.

— И ты ничего не заметила? — у меня было такое чувство, словно повторяется наш разговор с Китли. Иными словами, что я хожу кругами.

— Нет. Я всего лишь рабыня, господин. Я не вижу колдовство и не говорю с богами, как ты.

В голосе Шоко звучало благоговение, обычно испытываемое простолюдинами по отношению к жрецам. Едва ли оно могло упростить мне задачу. Я вздохнул. Ничего нового я тут не узнаю, так что можно вернуться к Учимитль и расспросить ее.

Но затем я вспомнил о маске.

— Ты давно живешь здесь?

— В этом доме? Лет пять, наверное. Меня подарили на свадьбу хозяину.

— Тогда ты хорошо здесь всех знаешь. Хозяина и хозяйку, — сказал я и тут же прикусил губу. Вопрос не имел никакого отношения к расследованию и был слишком личным. Не стоило бы его задавать. Но я никак не мог выбросить маску из головы. — Когда Учимитль начала носить маску?

Шоко ответила после короткого молчания:

— Четыре года назад. После того, как господина Тлалли нашли мертвым в его комнате, — теперь она говорила почти шепотом, низко наклонив голову, так что я не мог видеть ее лица. — Он был добрым человеком, но она вышла за него замуж только из-за его положения.

Как бы я хотел опровергнуть это обвинение! Но я помнил то утро, когда Учимитль сказала мне, что выходит замуж за Тлалли — вскоре после того, как я вернулся из школы-кальмекака, горя желанием рассказать ей обо всем, что узнал там. Ее гнев стал для меня неожиданностью. Точно так же я не ожидал, что она станет хвастаться подвигами своего будущего мужа или насмехаться надо мной из-за того, что я решил стать жрецом.

Слишком уж она гордилась его доблестью. Напоказ, я бы сказал. Позже, когда я немного успокоился и снова обрел способность думать, я вспомнил, что она всегда старалась держаться рядом со мной, ближе, чем дозволялось правилами приличия. Еще вспомнил тот день, когда она танцевала в честь бога цветов, одетая в белое хлопковое платье; она раскачивалась под грохот барабанов, яростная и прекрасная, и никто из танцовщиц не мог с ней сравниться. Это для тебя, так она мне сказала, когда я поздравил ее. Я танцевала так только потому, что ты был там.

Почему я ничего не замечал?

Ее замужество… разве могло оно быть счастливым, если она согласилась на брак, поддавшись разочарованию и назло мне?

— Она все время ссорились, — донеслись до меня слова Шоко. — Она его постоянно упрекала, всегда подначивала его, говорила, что он недостаточно хорош и ему недостает храбрости. Утром оба бывали в синяках. У него — руки, у нее — лицо. А той ночью они ругались еще сильнее, чем обычно. Что-то там случилось. Что-то…

Ее страх был почти осязаем. Он исходил от нее и заполнял пустоту, постепенно образующуюся у меня в груди.

— Меня там не было, господин, так что точно я тебе ничего не скажу. Знаю только, что его нашли мертвым, а она закрылась в своих комнатах и запретила приближаться к ней. Потом она стала постоянно носить эту маску. Говорят, чтобы скрыть следы того, что он сотворил с ней.

Сосущее чувство в груди не желало исчезать. Годами я убеждал себя, что Учимитль счастлива со своим мужем, что мой приход только нарушит ее спокойную жизнь.

Ложь. Беспомощная ложь. Они ссорились. Может быть, каждую ночь. Они дрались, и на их телах оставались следы — синяки. Но едва ли со стороны Тлалли дело ограничилось несколькими синяками, если Учимитль до сих пор скрывает лицо.

— Значит, хозяин мертв.

Шоко посмотрела на меня; ее глаза мерцали в солнечном свете.

— Да. Ушел в Миктлан с другими тенями и не вернулся.

— Понятно.

Она покачала головой, словно вдруг вспомнив, с кем говорит:

— Меня там не было. Я ничего не смогла бы сделать. Но…

Ее лицо снова исказилось гримасой — нечто среднее между страхом и яростью.

— Но одно я знаю. Сказали, что господин Тлалли умер из-за остановки сердца, но я в это не верю.

— Врачи подтвердили, что у него было слабое сердце, — тихо ответил я, уже понимая, о чем она собирается мне сообщить.

Шоко снова опустила взгляд:

— Она никогда его не любила. Никогда. Есть ведь яды…

На этот раз я прервал ее до того, как она успела произнести полные ненависти слова:

— Да. Я понял тебя. Спасибо.

Шоко не врала мне, и это было хуже всего. Она в самом деле верила, что Учимитль убила собственного мужа.

Невозможно. Учимитль никогда бы так не поступила.

Так не поступила бы девушка, которую я помнил. Но женщина, которой она стала, женщина, которую я, по слепоте своей, оскорбил пренебрежением?

Я отвернулся, собираясь уходить, и услышал за спиной голос Шоко:

— С тех пор в доме все пошло наперекосяк, господин. Хозяйка тебе этого не скажет, но с тех пор, как умер господин Тлалли, тут что-то неладно.

— Здесь пусто, — ответил я, вновь поворачиваясь к ней. — Без хозяина. Вот и все.

Она опять покачала головой:

— Нет. Мне приходилось бывать в пустых домах. Здесь не пусто. Здесь что-то есть. Что-то такое, что высасывает душу. Береги себя, господин.

Разговор с Шоко расстроил меня сильнее, чем я думал. Чтобы успокоиться, я прошелся по двору.

Учимитль не любила своего мужа. Они ссорились часто и сильно: в их браке не было любви, была лишь горечь. В этом Шоко не ошиблась.

После той памятной утренней встречи мы с Учимитль больше не разговаривали. Что-то в наших отношениях надломилось. Ее женихом стал текиуа — воин, взявший в плен четырех человек и удостоившийся почестей и наград. Я помнил, как зло смотрела на меня Учимитль, хвастаясь совершенными им подвигами. Только позже я понял, что в ее взгляде была не злость, но безответная любовь, которая и придала ей решимости. Осознание пришло слишком поздно. Мои жалкие подношения так и остались нетронутыми; когда же я пришел к дому ее отца, ее родственники не захотели говорить со мной. Самой Учимитль дома не было.

Могла ли наша жизнь сложиться по-другому, если бы тем утром я понял ее? Годами я убеждал себя, что это ничего бы не изменило, что я хотел служить богам, а Учимитль ничего для меня не значила. Но я обманывал сам себя.

Я снова посмотрел на дом. Чего так боится Шоко?

Дом был таким, какой и подобает богатому воину: строения из необожженного кирпича окружали внутренний дворик с небольшим прудом и несколькими соснами. Дверные проемы скрывались за искусно расшитыми занавесями, но стены оставались некрашеными: необычно, но ничего пугающего в этом не было. В лучах солнца белые глиняные стены словно светились потаенным внутренним светом, вызывая смутное волнение, и все же…

Я хотел было посмотреть на пруд — и ощутил в голове биение, которого раньше не было: будто колебалась земля у меня под ногами и разбросанные по ее поверхности строения. Затем я понял, что это стучит мое сердце, все быстрее и быстрее, заливая жаром тело, посылая горячие волны, под которыми горела кожа и обнажалась покрытая болезненными волдырями плоть…

Нет. Я торопливо отвел взгляд от дома, но еще некоторое время сердце учащенно билось в груди. В жизни мне не раз приходилось сталкиваться с необычными явлениями, и я знал, что чувства не обманывают меня. Шоко была права. Что-то было в доме. Что-то нехорошее, оно перешло от дома на Китли, и только одним богам известно, где оно остановится.