— О чем рапортовать, Уча?
— О том, сколько мы выработали кубометров.
— Что же, это неплохо, — одобрил Бачило. — Дай-ка и я сделаю то же. — Антон вынул из нагрудного кармана фотографию Цисаны и пристроил ее над своей кроватью. — И я обещаю как можно больше вынимать грунта из канала. А рапортовать будем вместе каждый вечер, идет? — Антон рассмеялся и крепко пожал руку Уче. — Теперь слово за нашим «Коппелем». Попробуем не подвести друг друга.
— Мы свое слово сдержим, Антон, — серьезно сказал Уча. — Ради моей Ции я готов работать сутки напролет.
— Ну, и я от тебя не отстану, — подхватил Антон. — Сильная это, оказывается, штука — любовь колхидской женщины.
— А ты что, разве не слышал про историю Медеи и Язона?
— Как же не слышать, конечно, слышал.
— От кого, если не секрет?
— Мне Исидоре Сиордия рассказал.
— Исидоре Сиордия?! — удивился Уча. — Вот не думал, что такой человек про любовь рассказывать станет. Никак я в нем не разберусь, Антон. Что греха таить, работает он здо́рово. Но ни капельки он своего дела не любит. Иногда посмотришь на него — черт, да и только. А другой раз думаешь — вроде бы и не плохой дядька. Но что у него в душе — поди узнай.
— Злоба у него в душе — вот что. Не приглянется ему человек или не так что-то скажет, он тут как тут — норовит все в книжечку занести. Не к добру вроде бы это.
— Еще бы... Такое к добру не приводит.
— Фу ты! Мы о любви, кажется, говорили, и на тебе — черта вспомнили.
— Давай лучше познакомимся с нашими невестами. — Антон подошел к фотографии невесты Учи, встал по стойке «смирно», пристукнул каблуками и отрекомендовался: — Антон Бачило, очень приятно.
Уча проделал то же самое перед фотоснимком Цисаны. Потом друзья, громко расхохотавшись, обнялись.
— Так вот будет лучше.
...Когда Тариел Карда и Коча Коршия вошли в палату городской больницы, Васо Брегвадзе спал. У него был перелом основания черепа, сломано четыре ребра, вывихнута правая рука. Да к тому же еще и сотрясение мозга. Несколько дней он был без сознания, и все уже потеряли надежду на его спасение. Но он выжил благодаря крепкому организму. Рука его была в гипсе, грудь и голова забинтована, лишь глаза и губы виднелись сквозь отверстия в бинтах.
Две недели к Васо никого не пускали, и только теперь Тариелу и Коче разрешили его проведать. Чтобы не разбудить Васо, посетители решили тихо удалиться. Только-только собрались они осуществить свое намерение, как больной открыл глаза. И вдруг улыбнулся.
— Все-таки разбудили мы тебя, Васо, — встревожился Тариел.
— Н-н-ничего страшного, присаживайтесь, — после перенесенного потрясения Васо стал заикаться пуще прежнего.
— Как себя чувствуешь, Васо? — спросил Коча. Он осторожно присел на краешек стула. Тариел последовал его примеру.
— Вр-р-роде бы выкарабкался. Умирать во всяком случае не собираюсь. — Исхудавшая, по-прежнему мужественная рука Васо безжизненно покоилась на одеяле.
Тариел и Коча старались не смотреть на Васо, чтобы не выдать охватившего их волнения.
— К-к-как поживает Андро Гангия?
— Прекрасно, — ответил Коча. — Он каждый день навещал твоего лечащего врача.
— М-м-мне говорили, — сказал Васо с видимым усилием, глаза его налились кровью, и голоса посетителей едва доносились до него. — А к‑к‑как дела на стройке?
— Все нормально, — ответил Карда. — Всех рабочих Ланчхутского участка мы уже перевезли в Чаладиди. — Только теперь сообразил Тариел, что этого-то и не следовало говорить Васо. Однако глаза Васо выразили удовлетворение, и Тариел, успокоившись, продолжал: — Мы ждем тебя с нетерпением. Поправляйся быстрее и приступай к делу.
— И все ж-ж-же мне жаль бросать Ланчхутский участок.
— Ну, это же временно, — сказал Коча. — Дай срок, мы вновь вернемся на твой участок, Васо.
— Б-б-боюсь, калеке там делать будет нечего.
— Врач сказал, что через пару месяцев тебя подремонтируют и вернут нам целехоньким и невредимым, — подбодрил его Карда.
— Д-д-да я надежды не теряю, сердце подсказывает, что будет полный порядок, а вот разум не верит.
— Так ты доверься своему сердцу, — улыбнулся Коча.
— Но с-с-сердце частенько меня подводит. Вот и на том собрании. Понимал ведь разумом, что прав Андро, а сердце не соглашалось. Потому я и против пошел... Как того паренька имя, которому невесту не отдают? Он, говорят, чертовски много крови мне отдал.
— Уча Шамугия, что ли?
— В-в-вот, вот. Придется довериться сердцу — охота на свадьбе его всласть погулять.
По-прежнему неподвижно лежала на одеяле холодная рука Васо, но Тариел и Коча уже верили, что рука эта еще не раз послужит их общему делу.
«Почему не пришел Андро, почему? Почему не пришел он с Тариелом и Кочей?! — молнией мелькнуло в мозгу Васо, когда из палаты вышли начальник управления и парторг. — Чего это я всполошился, может, Андро на участке. Там ведь теперь глаз да глаз нужен... И что с ним могло случиться? Ведь, говорят, он себя сносно чувствует. И лихорадка вроде прошла. Это если поверить врачу. А если не поверить? Но какие у меня основания не верить? Нет, нет. Андро, наверное, счастлив. Ведь все идет по его плану. С чего это я вдруг так взволновался? Нет, что-то неладное с ним стряслось. Но что же с ним могло случиться? Черт те что лезет в голову. Впрочем, предчувствие меня подводит редко. Нет, положительно с Андро что-то не так. Иначе они пришли бы втроем. Втроем...»
Поздно вечером Васо попросил сестру позвонить Андро домой. Или в управление. Андро нигде не оказалось. Это еще больше встревожило Васо. Ночью он спал из рук вон плохо. Не успел утром прийти к нему врач, как Васо тут же спросил об Андро. Может, и Андро лежит где-нибудь в больнице. Нет, отвечал врач, с ним все в порядке. Просто вчера вечером он уехал в Тбилиси в командировку. Но Васо не понравился тон врача и то, что он смотрел куда-то в сторону. С чего бы это?
Все что угодно мог предположить Васо в своих думах об Андро: и то, что его треплет новый приступ малярии, и что он серьезно заболел или, в худшем случае, даже погиб, когда Риони прорывал дамбу. Но то, что действительно случилось с Андро, Васо никак не мог себе представить.
Начальник управления, парторг и другие сослуживцы Васо, убедившись, что он уже идет на поправку и что его жизни больше не угрожает смертельная опасность, перестали к нему наведываться, стремясь избежать расспросов об Андро. Они передавали ему гостинцы с нянечкой, писали записки, спрашивали по телефону о здоровье, но приходить не приходили.
Это еще больше возбуждало подозрения Васо.
«Уже две недели прошло. Что столько времени делать Андро в Тбилиси? И какие такие там дела? Ведь Андро и дня лишнего не задерживался в командировках. А может, он вообще никуда не ездил? Нет, с ним что-то случилось неладное...»
Наконец-то Брегвадзе разрешили вставать и выходить из палаты. Он запросто мог зайти в кабинет дежурного врача и позвонить Андро. Но он никак не мог на это решиться. Что-то удерживало его.
Он никого уже не расспрашивал о Гангия и запрещал себе о нем думать. Он все еще был слаб и едва держался на ногах. Плохие вести могли вконец подкосить его. Стремясь убить время, он много читал. Врач запрещал ему читать. Но он не слушался.
Васо не слишком заботился о себе. Половину зарплаты он всегда аккуратно пересылал племянникам в Тбилиси. Единственный свой костюм, пальто и обувь он носил годами. Глубоко образованный и знающий инженер, он мог и жить, и работать в прекрасных условиях, где только душа пожелает.
В Тбилиси он работал начальником отдела в системе водного хозяйства. Квартира у него была что надо да и зарплата приличная. Он самозабвенно любил театр, кино, любил бывать в кругу писателей и людей искусства. Был завсегдатаем диспутов и литературных вечеров. В общем быт его был налажен, а жизнь упорядочена. Но только началось осушение Колхидской низменности, его сразу потянуло туда. Не долго думая, он бросил все и поехал на Колхидскую стройку. Какие только невзгоды не испытал он тут: жил в бараках, сам стирал одежду и постельное белье, стряпал, питался в рабочих столовках, дневал и ночевал в лесу и на болотах, и тем не менее был доволен своей жизнью.
