Важа хмуро поглядел на непрошеного защитника и повернулся к Брегвадзе:

— Вы уже закончили, товарищ Васо?

— Я к‑к‑категорически против поправок Гангия, — сказал Брегвадзе и сел на место. — Несмотря на то, что большинство не разделяет нашей точки зрения, я по-прежнему стою на своем.

— Но почему? — не сдержалась Серова.

— Поумерьте свой пыл, Галина Аркадьевна, — горячился Джапаридзе.

— Что бы это значило? — шепнул Сиордия на ухо своему соседу Гванджи Букия, изжелта-бледному, исхудавшему агроному, начальнику опытной станции. Гванджи не отозвался.

— Шестьдесят горных рек подмывают и заболачивают Ланчхутский участок. Малоземельные колхозы этого района ждут не дождутся осушения болот. Народ ждет земли как манны небесной... — взволнованно продолжал Важа.

— Вы заботитесь о малоземельных колхозах, ждущих новых посевных площадей, — вновь вмешалась в разговор Серова. — Но почему, спрашивается, вас не трогают чаяния жителей чаладидских селений? Ведь они вообще не имеют земли. Вся их жизнь проходит на болотах. Болезни, нужду и бедность терпят тысячи людей. Риони ежедневно грозит смыть их с лица земли.

— Прошу вас призвать к порядку товарища Серову, — обратился к Карда Джапаридзе.

Карда едва заметно улыбнулся: вот ведь как бывает — три часа назад они собирались играть свадьбу, а теперь и слова друг другу вымолвить не дают.

— Прошу вас успокоиться, Галина Аркадьевна, — вежливо попросил ее Карда.

— Давайте дослушаем Джапаридзе.

— Прошу прощения, Тариел Григорьевич, но действительно нет сил больше сдерживаться... — с виноватым видом попыталась оправдаться Серова.

— Товарищ Серова забывает о том, с каким трудом, какими обещаниями удалось нам привлечь на стройку крестьян. Как же теперь смотреть им в глаза, что им сказать? — Джапаридзе обращался к Васильеву.

— Что сказать? — вмешался в спор парторг стройки. — Переходите на Чаладидский участок, там вы получите землю, и притом в кратчайшие сроки, — вот что надо им сказать. Кстати, известно ли вам, товарищ Джапаридзе, что этот самый крестьянин, которого мы с таким трудом привлекли на стройку, уже давно внутренне перегорел и потерял всякую надежду получить землю? И не мудрено. У кого хочешь лопнет терпение от столь долгого ожидания.

Коча Коршия пришел на стройку вместе с Андро Гангия. Вскоре молодого инженера избрали парторгом стройки и предложили квартиру в Поти. Но Коча отказался от нее и остался жить в бараке на Чаладидском участке: пусть, мол, сначала получат квартиры старожили стройки, а я пока поживу и здесь.

Тариел Карда знал Кочу Коршия с детских лет. Знал с тех самых пор, как стал председателем Зугдидского ревкома. Главную заслугу Кочи Коршия Тариел видел в том, что тому удалось привлечь на стройку рабочую силу.

Поначалу никто не желал связывать свою жизнь со стройкой. Не хватало механизаторов, техников, прорабов, да и штат управления долго не удавалось укомплектовать полностью. Но тяжелее всего приходилось из-за нехватки рабочей силы. Крестьяне не верили, что человеку под силу осушить эти бескрайние вечные болота. Впрочем, и зарплата была не ахти какая — за рытье кубометра земли платили тридцать копеек. К тому же жить приходилось в бараках, не имевших даже намека на удобства. Никуда не годились столовки, туго было с продовольствием, врачей не сыскать было по всей округе. А ведь лихорадка никого не миловала.

Коча Коршия поехал за рабочими перво-наперво в Зугдиди и Хоби, а затем уже в Сванетию и Рача-Лечхуми. В то время первым секретарем Хобского райкома партии был Варден Букия, Кочин односельчанин, перед которым Коча всегда благоговел и преклонялся. Ведь, по его же словам, Варден был прислан сюда самим Лениным. И Коча мечтал стать для людей столь же необходимым, как и Варден Букия.

Варден не видел Кочу с тех самых пор, как тот закончил институт. И как велика была его радость, когда Коча предстал перед ним в качестве парторга «Колхидстроя».

Узнав причину приезда Кочи, Варден ответил:

— Лучшего помощника, нежели Зосиме Коршия, в этом деле тебе не найти. Народ поверит ему. Ведь одно время Зосиме Коршия именно в Чаладидских и Коратских лесах пас табуны князя Чачуа. Он те места вдоль и поперек исходил и знает их, что свои пять пальцев.

— Об этом я не раз слышал, дядя Варден, — робко перебил Вардена обрадованный его предложением Коча. — Зосиме столько рассказывал мне об этих местах, про лесную царицу и Очокочи[2], про вконец одичавшего Гудуйю Эсванджия...

— А не рассказывал ли он о своей встрече с лесной царицей? — усмехнулся Варден. — Он, сказывают, с такой прытью бросился ее преследовать, что едва в болоте не утоп. Гудуйя Эсванджия и вызволил его тогда.

— Говорили, Гудуйя сам был по уши влюблен в лесную царицу, потому и ушел, мол, в лес.

— Да чушь все это. Тут уж маху дал Зосиме. Гудуйе Эсванджия весь свет стал не мил. Как ни пытался я из лесу его выманить, ничего не вышло.

— Я помню, многие верили в существование лесной царицы, — сказал Коча. — Все так расписывали ее красоту, и впрямь поверишь.

— В детстве и я представлял себе лесную царицу эдакой красавицей.

— А я даже был влюблен в нее.

— Чего греха таить, и я не отстал от тебя. Все искал да искал ее в Коратских лесах, — снова усмехнулся Варден. — Только свою лесную царицу я не в лесу нашел, а в деревне нашей.

— Как поживает тетя Эка?

— Как ей быть с таким вот муженьком. Сначала она меня десять лет из армии дожидалась. Вроде бы вернулся я, но дома меня ни днем ни ночью не застать. Помнишь, какое обещание я дал Ленину?

— Как не помнить: «Даю слово, Владимир Ильич, я больше не заставлю Эку себя ждать». Так ведь?

— Так, так. Выполнил я свое обещание, но и сейчас Эка одна-одинешенька. Не припомню, чтобы хотя бы одно воскресенье мы провели вместе. — Варден замолчал и смущенно взглянул на Кочу. — Постарел я, видно, потому и скулю... Ты, наверное слышал, что брат мой Гванджи в комиссариате земледелия работает, — переменил тему разговора Варден.

— Я и о том еще слышал, будто Гванджи на нашу опытную станцию переходить собрался.

— Бывал, бывал я на вашей станции. Нам и сейчас уже саженцы позарез нужны. А на двести двадцать тысяч гектаров осушенных земель их не напасешься — миллионы потребуются.

— Эх, когда это еще будет! Слишком уж за многое мы сразу взялись.

— Об этом и я не раз думал.

— Да, об этом многие думали. И сейчас еще думают.

— Помнится, этот вопрос в «Главводхозе» ставился.

— Ставился, как же. Но до сих пор еще не решился. Но Андро Гангия не теряет надежды.

— Ну, уж если Андро Гангия за дело взялся... Я ведь его хорошо знаю — мы с ним в партшколе вместе учились...

И вправду поверили крестьяне Зосиме Коршия. Опираясь на посох, ходил по деревням девяностолетний старец, звал на стройку старых и малых, мужчин и женщин. Чуть ли не райским садом рисовал он всем землю осушенной Колхиды.

— Да ты никак проповедником заделался, Зосиме, — посмеялся над ним однажды полевод Павел Хвингия. — Одной ногой уже в могиле стоишь, а все утихомириться не можешь. Пока землю ту осушат, от тебя косточки и то не останутся. Охота тебе за других убиваться!

— Это тебе с твоим куриным умом да с поганым языком ничего на белом свете не дождаться. Всю жизнь ты так и прожил, ни во что не веря. Сначала не верил, что большевики землю дадут крестьянам, теперь вот не хочешь верить, что болота эти осушат. И все потому, что сердце твое ядом пропитано. Для кого я стараюсь? Для детей своих, для внуков своих, для народа нашего стараюсь. Да тебе этого все едино не понять...

Триста человек привез на стройку Зосиме Коршия за какой-нибудь месяц...

Коча был еще ребенком, когда Зосиме говаривал ему: «Весь в отца ты своего покойного пошел. А отца твоего Авксентия бог умом не обидел, башковитый был мужик — ого-го».

Как в воду глядел Зосиме Коршия. По всем статьям Коча в отца своего вышел. Правда, не смог он, оставшись сиротой, продолжить учебу после окончания двухгодичной школы сельского учителя Шалвы Кордзахиа. Но когда в Грузии установилась советская власть, двенадцатилетний Коча пошел в третий класс и закончил девятилетку за четыре года. Да и институт он закончил в три года...