Гаор даже испытывал некое чувство почти благодарности к хозяину, но как-то услышал его брезгливое замечание, когда подсаженный пассажир попытался закурить свои.
– Меня тошнит от этой дешёвки.
Вполне прилично одетый господин поспешно погасил в пепельнице свою сигарету и стал извиняться, а Фрегор уже иным, добродушно-снисходительным тоном сказал:
– Рыжий, дай ему своих.
Гаор, разумеется, выполнил приказ, покрасневший от унижения господин закурил, а от благодарности ничего не осталось.
Да, теперь случалось и такое, что, выехав на условленное место, не хозяин пересаживался в другую машину, а к ним подбегали, и хозяин небрежным жестом отправлял «клиента» на переднее сиденье. И тот, сидя рядом с лохматым рабом, должен был говорить перегибаясь и оборачиваясь, испытывая тем самым двойное неудобство. Разговоры чаще всего шли обиняками и недомолвками или на неизвестном Гаору жаргоне, в котором причудливо смешивались военные термины и блатные словечки, и Гаор мог только догадываться о смысле. Чаще всего, когда «клиент» покидал их машину, хозяин самодовольно хмыкал и командовал:
– Открой окно, Рыжий, а то от его глупости не продохнуть стало, – и хохотал, восторгаясь собственным остроумием.
Такое доверие – Гаор понимал, что оказался допущенным к изнанке работы Тихой Конторы – не радовало. Многознающие недолговечны – всё чаще всплывала в памяти фраза из какого-то прочитанного ещё в училище исторического романа, затрёпанного до дыр из-за подробных сцен развлечений короля с наложницами. Он тогда тоже… упивался, но до развлечений «Орлиного Гнезда» безымянный – обложку роман утратил задолго до того, как попал ему в руки – автор не додумался. И из всего романа, наполненного кровавыми битвами и сладострастными оргиями, сейчас в голове только эта фраза. Многознающие недолговечны. Врёте, гады, выживу, вы меня ещё до края не дожали. Выживу, расскажу. Удалось же сказать о глазах на ладонях, и кем на самом деле были «огненные змеи, что как дыхнут, так посёлка нет». И услышали, и дальше передали, и белые конверты были. Нет, надо… делай, что должно, и пусть будет, как будет. Тоже не нами придумано, который век гуляет. Вот и будем по завету предков.
Тренировки при всей их изощрённости и утомительности были, пожалуй, самыми приятными периодами. Он по-прежнему еле доползал после них до спальни, но вкалывал честно. Рарг был мастером своего дела, и поучиться у такого… в определённом смысле везение. Это надо ценить. И Гаор ценил, выражая своё отношение беспрекословным и старательным выполнением всех распоряжений Рарга. Любой другой способ был бы понят неправильно и потому неприемлем. Понимал ли это Рарг, какие свои выводы тот сделал, узнав у него имя отца… ничего этого Гаор не знал и не пытался узнать. Однажды в редакции от кого-то, кажется, от Туала, он услышал хорошую фразу: «Прежде чем спросить, подумай: хочешь ли ты услышать ответ, а вдруг тебе скажут правду». А хорошему совету грех не последовать.
После одного из жёстких спаррингов Рарг, отпустив парней замыть кровь и сменить испачканную форму, сказал ему:
– Звереешь быстро. Смотреть вдаль надо, а ты дальше чужой морды уже не видишь ничего.
– Да, господин Рарг, – выдохнул он, держа привычную стойку.
Рарг кивнул.
– Этого оружия у тебя не конфискуют, с умом применяй.
– Да, господин Рарг.
Рарг удовлетворился его ответом и погнал на тренажёры.
Что Рарг учит его не только обороняться и не просто вырубать нападающего, но и атаковать самому, Гаор понял быстро. Для раба-телохранителя такое знание излишне, это кого же из него готовят? Всё чаще приходила неприятная мысль о боях напоказ, но он старался об этом не думать. Даже после того, как, придя на очередную тренировку, услышал неожиданное:
– Пошли.
Пошли так пошли. Он думал, что перейдут в другой зал, но Рарг вывел его во двор и привёл… на псарню. Опять собаки?! Псарню так же окружал высокий, да ещё с колючей проволокой поверху, забор. Рарг постучал в маленькую узкую калитку, пробурчал что-то невнятное в открывшееся окошечко, и их впустили. Сжав кулаки, пересиливая подкатывающий к горлу противный комок страха, Гаор следом за Раргом перешагнул порог.
Мужчина в камуфляже, который тогда рыдал над убитой собакой, встретил их неприветливо. Стоя, где указал ему Рарг, Гаор слышал только его негодующие выкрики, потому что Рарг говорил слишком тихо.
– Да ни хрена! – возмущался, как понял Гаор, «собачий командир». – Он мне две своры загубил… Ты понимаешь, что до праздника всего ничего? Мне собак к празднику готовить надо… у меня щенки не притравлены, а ты мне его подсовываешь…
Праздник, какой ещё праздник? И тут Гаор вспомнил, что сейчас уже третья декада весны, а десятый день – это весеннее солнцестояние. Так… так они Солнце, Небесный Огонь, Золотого Князя, вот так чествовать будут? Травлей?! Он задохнулся от гнева, но тут же сообразил, что даже если поубивает здесь прямо сейчас вот этих, лающих на него из своих вольеров собак, то ничего не изменит. Только добавит работы «собачьему командиру» с новыми собаками.
Рарг умел добиваться своего. И Гаора научили вырубать нападающих собак. Прикрытие у этих занятий, как понимал Гаор, было всё это же: готовят телохранителя, а вдруг на любимого хозяина натравят. После этой тренировки он вернулся в казарму опять в изорванной собаками одежде, с царапинами от когтей и лёгкими покусами. И хотя серьёзных ран не было, пошёл к Первушке смазываться.
– Ну, – встретила она его. – Опять собаки?
– Опять, – кивнул Гаор, снимая куртку и футболку.
– А чего в восточное крыло не отвели?
Он пожал плечами и честно ответил.
– Я не спрашивал.
Первушка промыла и смазала ему ранки.
– Посиди, пока впитается.
Он кивнул.
– Доволен? – вдруг спросила она.
Гаор удивлённо посмотрел на нее.
– Чем?
– А ночью. Приходили к тебе? – и сама ответила. – Приходили. Ну, и как?
Гаор разозлился.
К нему действительно ночью приходили. Он уже спал, когда его осторожно тронули за волосы, погладили, перебирая кудри. И по этой ласке, памятной ещё со сторрамовской вещевой кладовки, он понял, что это женщина из третьей спальни: там были не просто «купленные», а поселковые. Он, не открывая глаз, поймал её за руку, мягко потянул на себя, поворачиваясь на бок. Она легко, с привычной ловкостью скользнула к нему под одеяло. Свободной рукой он натянул одеяло им на головы, чтоб поговорить, но она, догадавшись о его намерениях, слегка зажала ему рот. И он понял: надо молча. Кто знает, на какой кровати наушник не спит и слушает? Услышит имя, донесёт, и всё. Обоим хорошо если только порка. Он всё-таки на прощание шепнул ей по-склавински.
– Спасибо, любая моя.
И услышал такое же почти неслышное.
– Тебе спасибо, любый мой.
И ушла она так же неслышно, как и пришла.
Так эта теперь выспрашивать вздумала. Ей-то чего?! Или тоже понаушничать решила?
– Это ты была? Нет? Так какое тебе дело?
Она нахмурилась и пренебрежительно повела плечом.
– Мог и получше поселковой себе найти. Ты ж личный всё-таки.
Гаор зло усмехнулся.
– Ревнуешь?
– А ты не задирайся, – посоветовала ему Первушка. – Я тоже кое-что могу. Мигну кому надо, и не будет тебя.
– На торги отправят, – рассмеялся Гаор, – да хоть сейчас. Тоже, испугала.
– Дурак, – вздохнула она с насмешливой жалостью. – Думаешь, только собаки есть? Забав много. Ардинайлы не продают никого. Только на утилизацию сдают. Если остаётся, что сдать. Понял?
– Понял, – кивнул он и встал. – За лечение спасибо, и что про забавы сказала тоже, а остальное… я уж сам как-нибудь разберусь.
– Разбирайся, – кивнула она. – Категорию ты уже потерял. Береги, что осталось.
Он молча натянул футболку, взял куртку и ушёл. Вот ведь стерва, по самому больному ему врезала. Когда отпали наклейки, он в душевой – благо, кабинки есть – рассмотрел себя. И понял, что полной первой больше не получит. Конечно, струпья отпадут, шрамы побледнеют, но останутся. Хорошо хоть, ни мышцы, ни суставы нигде не стянуло, а то бы и второй – ограниченно здоров – не было бы. Вот аггел, он так надеялся, что за год, ну полтора, окупит свою цену и его перепродадут. Ведь все, и у Сторрама, и в отстойнике, говорили об этом. А со второй категорией, всего в шрамах, кто и за сколько его купит? И каждая тренировка с собаками добавит ему шрамов. И о каких это ещё забавах она говорила? Похоже, и в этом Седой прав: всегда найдётся более страшное.
