К восьми он был мокрый от пота, а тренажёров не пройдена и половина. Вот аггел. И что сейчас? Ввалят? Но Рарг ограничился кратким:

– Завтра сюда и продолжишь.

– Да, господин Рарг, – выдохнул Гаор, смаргивая с ресниц пот. – Завтра сюда и продолжить.

Отдав распоряжение, Рарг, как обычно, повернулся к нему спиной, что всегда означало окончание тренировки. Гаор надел куртку и ушёл. Отчаянно зудели и чесались царапины и ссадины, болели зашитые раны, но в целом… в целом, он если и не о-го-го, то всё-таки и даже кое-как. Любил этот училищный капрал сержант-воспитатель выражаться такими не очень внятными, но всем понятными оборотами. Во всяком случае, они – шкеты и пацаны из начальных классов – понимали его даже лучше, чем офицеров, отдававших приказы и читавших лекции уставными фразами.

Восемь периодов пять долей – время господского ужина, и во внутренних коридорах рабская беготня. На Гаора смотрели с изумлением и даже страхом. Остановиться и поболтать никто, разумеется, и не попытался, но и прежнего пренебрежения в этих взглядах не было.

До казармы он добрался вполне благополучно. И сразу, едва в коридор вошёл, к нему подбежала Снежка.

– Иди, тебя Медицина ждёт, велела сразу, как есть, идти.

– Понял, – кивнул Гаор.

Усвоенная у Сторрама и в Дамхаре привычка не спорить с матерями – а что бы и как бы ни было, Первушка для него в первую очередь мать-лекариха – не дала ему даже зайти в спальню переодеться. Велено же «как есть идти».

Прежде, чем войти в её «амбулаторию», Гаор стукнул костяшками пальцев по дверному косяку, но толкнул дверь, не дожидаясь ответа. Первушка была одна и улыбнулась ему.

– Заходи. Раздевайся, посмотрю тебя.

Гаор стал раздеваться, складывая одежду на табурет.

– Всё снимай, – сказала Первушка. – Хозяйство твое тоже посмотрю.

– А что? – ответил вопросом Гаор, разуваясь. – Могло пострадать?

– Ты сам видел, как Мизинчика уделали, – просто сказала Первушка. – Они на горло и пах приучены.

– И за что его так? – небрежным тоном спросил Гаор, снимая штаны и трусы.

– Второму Старому не угодил, – так же небрежно ответила Первушка, приступая к осмотру.

Гаор сцепил зубы, пересиливая боль не так от осмотра, как от услышанного. Второй Старый – это Орнат Ардин, младший брат главы рода Орвантера Ардинайла, дядя его хозяина и… и скольким «родовым» он приходится отцом, дядей и дедом? А этому мальчишке…?! Но спросил он о другом, более важном.

– И часто такое?

– В каждый праздник, – ответила Первушка.

– А сегодня какой?

– У Сынка день рождения, вот и забавляли его. К свету повернись. Кто зашивал тебя?

– Врач в восточном крыле.

Первушка удивлённо посмотрела на него.

– Он же для охраны. Ну, и других из вольной обслуги. Как ты к нему попал?

– Рарг привёл, – спокойно ответил Гаор.

Она, помедлив, кивнула и продолжила осмотр. Смазала ему чем-то открытые ссадины и царапины, проверила, как держатся наклейки на швах.

– Мыться будешь, мочалкой пока не трись.

Гаор это хорошо помнил ещё по училищному лазарету, но только молча кивнул.

– А так-то ты легко отделался, самое главное, – она усмехнулась, – в целости и сохранности.

– Самое главное беречь надо, – ответно улыбнулся Гаор.

Он чувствовал, что она что-то ещё собирается ему сказать, но чего-то медлит. Но спрашивать впрямую не стал. И она сказала сама.

– Мажордома выпороли, знаешь?

– Меня увели, когда он раздевался ещё, – осторожно ответил Гаор.

Она кивнула.

– Фрегор и сам порол, и другим велел, – и испытующе глядя на него. – Из-за тебя ведь. Ты целый, считай, а Мажордом лежит, встать не может.

– А ты б хотела, чтоб наоборот? – открыто спросил Гаор.

Она пожала плечами.

– Хозяйская воля священна. Но… смотри, переменчив твой.

– Спасибо, – улыбнулся Гаор и стал одеваться.

Она молча смотрела на него, непонятно чему улыбаясь.

* * *

СОН СЕДЬМОЙ

(продолжение)

всё там же…

* * *

Аргат

Королевская Долина

571 год

Весна

«Красота спасёт мир». Ох Моорна, Моорна. Может, тот писатель и хорошо писал, но как философ – он дурак и даже хуже. Никого и никогда красота не спасала. Гаор всегда это знал, даже нет, изначально чувствовал, с детства, а жизнь потом день за днём убеждала его в этом. Красота не спасает, а губит. И, как правило, своего носителя. Большерогих оленей спасла не их красота, а жадность королей, не желавших терять такую дичь, и всю Королевскую Долину тоже.

А Королевская Долина ведь и в самом деле красива. И прячущиеся в её глубине дворцы, и сокровища в этих дворцах. И какая же мерзость творится среди этой красоты?!

Разумеется, Гаор читал о зрелищных боях, не поединках чести, а по приказу, и не тренировочных, а с боевым оружием, и не до победы, а до смерти – любимом развлечении королей и знати ургоров в древности, но что это сохранилось и сейчас… даже помыслить не мог. И во что это выродилось – тоже. Какой это, к аггелу, бой, когда против обученных собак выставляют мальчишку или раненого, который только и может, что пытаться убежать, а господа наслаждаются зрелищем не боя, а смерти, когда собаки разрывают беззащитного. И, зачастую, их же родича, только с клеймом и в ошейнике.

Гаор понимал, что только положение личного раба Фрегора спасает его от смерти, скорой, но нелёгкой. После боя с собаками остальные рабы стали его побаиваться, задевать в открытую не рисковали, боясь, как он понимал, нарваться на ответный удар, но «родовые» – и это он тоже понимал – боялись не его ударов, а гнева его хозяина – Фрегора. Некоторые даже пытались заискивать, и их показное вымученное дружелюбие было противнее прежнего пренебрежения. Он теперь не верил никому из них. Никому. И это было тяжелее всего.

А так, при всём её разнообразии, жизнь шла размеренно и ровно. Подъём, уборка и оправка, завтрак, работа в гараже или на выезде, обед, период в гараже, период отдыха, тренировка, период отдыха, ужин, личное время, отбой. Паёк сытный, постель мягкая, бабы податливые, и даже прислуга есть. Живи – не хочу! А ведь и не хочется. Но… но надо. Потому что это: роскошь и изысканность сверху, мерзость, кровь и грязь внутри, – это тоже, как говорил Кервин: «все знают, и никто не говорит». А значит, он здесь в разведке. А для разведчика что главное? Не просто выжить, а вернуться и доложить. И для журналиста так же: найти, узнать и передать в печать. А значит, глаза и уши пошире, рот поуже, язык за зубами. Смотри, слушай и запоминай. И помалкивай. Помни: длинный язык до горла укорачивают.

Гаор старался заканчивать свои рассуждения шуткой, чтобы уж не совсем погано было. А вокруг таял снег, вдоль шоссе и дорожек бежали ручьи, ослепительно сияло солнце, и стремительная аргатская весна уже одевала деревья и кусты зелёным пухом. И если бы не жившие здесь сволочи, как бы хорошо здесь было!

День за днём, день за днём, день за днём… В Дамхаре были рейсы, у Сторрама выходные и сигаретные выдачи… В «Орлином Гнезде» время счёта не имело. Ни выходных, ни праздников. Даже сигареты получали у Мажордома каждый сам по себе. Как закончился паёк, идёшь после ужина к Мажордому, сдаёшь пустую пачку, выслушиваешь тираду, что слишком быстро выкурил, и, может, получишь новую, а может, и нет, а может, и получишь, но не сигареты, а кое-что другое. Скажем, собственноручную оплеуху, а то и приказ на порку.

С ним, правда, Мажордом ни разу такого не позволял. Но у Гаора были, кроме пайковых сигарет, ещё и подаренные хозяином. Он даже их не проносил в казарму, а так и держал в бардачке. В каждой машине у него лежала пачка и зажигалка. В этом плане к хозяину у него никаких претензий. Тот даже не ждал его просьб, а сам зачастую, распечатав пачку и закурив, небрежно перебрасывал ему.

– Кури, Рыжий.

Он благодарил и оставлял пачку в бардачке. А зажигалки заправлял в гараже: было там и зарядное устройство, а в лимузине так зажигалки были вмонтированы и в переднюю, и в заднюю панели. Чтобы шофёр и пассажиры могли курить независимо друг от друга.