Прискакав в Тушково Вадим обнаружил, что село засело в глухую оборону, словно во времена набегов степных кочевников на земли Империи. Промежутки между домами на окраинах были завалены деревьями с обрубленными и заостренными ветками, из-за которых выглядывали угрюмые бородатые крестьянские физиономии.

— Еды у них припасено много, колодец в селе есть, так что измором брать не получится, — докладывал ему командир эскадрона, — надо штурмовать. Пойдём в отвлекающую атаку от леса, они все туда сбегутся. Так всегда происходит.

— И сколько погибнет?

— Человек пять наших, кто в первой волне пойдёт, потом, если упрутся, ещё человек пять. Ну что поделать, такая у нас работа.

— А крестьян сколько?

— Да какая разница. Они всё равно уже не жильцы.

Вадим с точкой смотрел на село. Он мальчишкой бегал по этим улицам, и всегда жители села были к нему добры. А сейчас солдаты пойдут в атаку. Сначала будут осторожничать, но после прольётся кровь, они остервенеют, и начнётся мясорубка. Солдаты, безусловно, победят, и после победы отомстят оставшимся в живых крестьянам за своих погибших друзей. Они изрубят всех. Если же кто выживет, то после пожалеет об этом. Быстрая смерть от удара копья или палаша гораздо лучше, чем медленное угасание на каторге.

— Я пойду поговорю с ними.

У командира от удивления распахнулись глаза, но он не посмел возразить. Армия держится на субординации.

Вадим пошагал к баррикадам. Не дойдя десятка два шагов, поднял руки и замедлил шаг.

— Вадим Егорыч, это вы? — послышалось из-за завала бревен.

— Да, Игнат, я это.

— Чего хочешь?

— Поговорить.

— А чего говорить? Солдаты нас покрошат всех, нету выхода нам.

— Я подойду?

За баррикадами зашушукались. Вадим замер.

— Ну подходи, барин.

— Руки-то можно опустить?

— Опускай. Ты их поднимал-то зачем?

Вадим подошёл вплотную к завалу из брёвен, неловко вскарабкался наверх, а во время спуска зацепился ногой и сверзился в уличную грязь. Крестьяне заржали, помогли подняться на ноги. Вадим осмотрелся. Люди вокруг него были вооружены, причём не только топорами, кольями и дубьём, как это обычно подавалось в газетах, описывающих крестьянские бунты. У некоторых в руках были самодельные арбалеты, причём не самого примитивного вида. Другие были вооружены пиками, очень похожими на армейские, было видно, что бунт не спонтанный. Даже если вспыхнул он внезапно, а не по плану, но подготовка явно велась, оружие готовилось заранее.

Вадим преодолел сословную гордость и протянул руку для рукопожатия. Крестьяне начали недоуменно переглядываться. Один выдвинулся вперёд и пожал руку Вадиму. За поясом у него был здоровенный, угрожающего вида тесак.

— Ты, барин, не помнишь меня, наверное. Я Терёха Медоед. Бобыль с окраины, сапоги чиню, прочий мелкий ремонт.

— А теперь ты тут вроде как главный?

— Со вчерашнего дня.

— Не понимаю. А до этого кто был главным?

— Долгий рассказ будет, барин.

— Время есть. Отойдём?

— Нет, барин, говорить при всех будем. Ты только своим для начала приказ дай, чтобы со штурмом повременили. Мы ведь подготовились, знаем их главную уловку. Пойдут сначала в отвлекающий маневр, а потом навалятся с другой стороны.

Вадим усмехнулся.

— Любопытно, где вы премудростям обучились.

— И про это расскажу. Так отдашь приказ?

— А то что?

— Ничего. Ничего не будет. Ни разговора, ни мира. Мы тебя отпустим, солдаты в атаку пойдут. Нам терять нечего, всё одно — каторга, если не смерть. Бабы с детишками отвара выпьют, отойдут в тихости и благости. Мужики кто пожелает, с ними. Кто захочет со мной, с боем на тот свет прорваться, милости просим.

— Что ж, пусть по-твоему будет.

Вадим забрался на баррикаду, помахал рукой. От изготовившихся к атаке солдат к нему подбежал вестовой.

— Передай командиру, что б ранее чем через два часа штурма не начинал. Наблюдайте за этим местом, если подам знак, снова подбежишь за указаниями. Сохранять бдительность. Ступай.

На этот раз он спустился с баррикады без приключений.

— Ну что, рассказывай, Терёха. Что тут произошло?

Терёха сел на чурку и предложил Вадиму сделать то же самое. Он начал рассказывать.

После отъезда Вадима в Слободу дела в хозяйстве шли по-прежнему плохо. Его отец отказывался слушать, когда крестьянский сход в очередной раз обратился к нему с просьбой немного снизить оброк, дабы было с чего оплатить удобрении и инструмента, да и не мешало бы дать земле отдохнуть немного. Лес тоже рубить барин отказывался, хотя можно было бы поправить дела. Мужики попросту вынуждены оказались заняться лесорубным промыслом без ведома барина. Тот узнал, и разозлился сильнее прежнего. Словом, обстановка в деревне была недобрая. И вот тогда появился в Тушково человек один. С виду и не поймёшь, кто таков. Не купец, не бандит, не благородный и не бродяга. Даже как он пришёл никто не видел, просто однажды в деревенском кабаке оказалось на одного посетителя больше, чем обычно. Сначала он сидел тихо, потягивал самогон и помалкивал. Потом, когда все к нему уже привыкли и стал он вроде как свой, тем более что время от времени угощал безденежных да страждущих опохмелиться мужиков, завел человек разговор. Про барина, который книжки свои никому не нужные пописывает, но оброк взимать не забывает. Про барыню, платья которой обходятся селянам в бочки пота и надорваные спины. Про сынка старшего, что упросил папу не рубить лес, поскольку он там фазанов ловит. Ну а потом, когда к нему прислушиваться стали, одним вечером он заговорил о том, что от Тушково до города далеко, и ведёт туда всего одна дорога. Про то, что барская магия в сущности безобидна, ледяными глыбами или сполохами пламени кидаться он не умеет. Про то, что убивать никого не потребуется, да и жечь барскую усадьбу незачем. Надо просто попугать немного, что бы понял помещик, что он в глухом лесу, а вокруг него мужики, серьёзные да решительные. Про то ещё говорил, что у многих мужиков такие мысли. И ведь не врал. Давно уже бродяги да мелкие торговцы письма приносили, в которых говорилось, что надо готовиться к большому делу. Давно мужики втайне от бар на сэкономленные с великим трудом деньги покупали боевое железо. Это было чем-то вроде игры, втайне от помещиков. Между собой говорили мужики, что время придёт, и тогда они возьмут свою меру, только это было делом будущего. Далекого, смутного будущего. Никто и не ожидал, что это начнётся сейчас. А оно началось.

Мужики собрались толпой и пошли к барину переговорить. Вытребовать наконец, у него отсрочку платежа. О лесе поговорить. Хозяйство-то общее, доходы барина берутся из мужицких доходов. Непонятно только, кто усадьбу поджёг, и куда барин с женой и сыном делись. Но ведь солдатам-то не докажешь?

— Вот так и произошло, что сидим теперь в осаде, да собираемся к предкам подаваться. На этой земле нам места, похоже, нет больше.

— А где тот человек, что воду мутить начал?

— Так он сбежать хотел. Мы его посадили под замок. Он кашу заварил, так что и хлебать её будет с нами.

Вадим оперся лбом о подставленную руку и наморщил лоб. Надо, чтобы крестьяне решили, что он думает тяжкую думу. Может ещё начать губами шевелить? Нет, это будет уже перебор. Он на само деле уже всё придумал, но привыкшие к неторопливой, рассудительной жизни крестьяне не поверят, что вот так быстро было принято важное решение. Так что надо посидеть, поморщить лоб. Потом встать. Заложить руки за спину и вперить взор вдаль. Глубоко вздохнуть. После рубануть по воздуху ладонью, повернуться ко всем и сказать:

— С одной земли мы, братцы. От одного корня, с одной ветки листья. Не могу я вас отдать солдатам!

Крестьяне заволновались, придвинулись поближе, ловя каждое слово Вадима.

— Родителей моих не вы взяли, в том я уверен. И усадьбу не вы пожги, так?

Неровный гул собравшихся был ответом.

— А раз не вы, то и спроса с вас быть не может. Пока отца не найду, я на этой земле владетель. Согласны?