В этот момент с первого этажа послышался грохот. Мы кинулись к лестнице и увидели лежащего на полу стражника, шлем упал с его головы и валялся рядом. Мои ребята работали: Унор зажал рот и удерживал голову, Леден снимал с несчастного доспехи.

Баронесса замерла, ресницы затрепетали. Я лишь старался не загоготать в полный голос. Унор и Леден нисколько не смущались.

– Охранников испытываем, – сказал я, наконец, вдохнув. – Сами видите, миледи, это никуда не годится, – я спустился по ступеням, подошёл к стражнику и склонился над ним. – Почему не на посту?

Охранник ответил возмущённым мычанием.

– Ещё дерзит! Уволен, в общем. Унор, Леден, достаточно, а ну за мной, надо посоветоваться, – скомандовал я и зашагал в свои покои, оставив баронессу с раскрытым ртом.

– О чём вы думали? – сказал я Унору и Ледену, когда мы остались одни. – Как это вы барона не раздели!

Они переглянулись.

– У него не твой размер, бать, – сказал Унор.

– Не, ну если надо, – дёрнул плечами Леден.

– Не надо, никого в пределах замка не грабьте. И за пределами пока тоже, – сказал я и зарёкся впредь выбирать слова.

Целый день я мотался от деревни к деревне: назначал нарядных, считал скот, чинил крыши, проверял колодцы, раздавал поручения. Унора и Ледена таскал за собой, при виде этих мордастых верзил, селяне понимали меня с полуслова. За день не раздал и пяти подзатыльников.

Паж Гартен таскался за нами на подножке повозки и без устали задавал вопросы. Когда солнце перевалило за полдень, отпросился, сказал, у него занятия. Я отвёз его обратно в замок, а сам отправился по делам.

У бедных селян по-прежнему было нечем разжиться, так что я принялся трясти нарядного5 игорной. Уж этот штукарь за полгода наворовал больше, чем я за жизнь. Мужик оказался понятливый. Так что я послал Унора отвезти ребятам в лес четыре мешка споряной6 каши, три кувшина масла и два мешка хлебных булок и передал, чтобы ждали мясо.

– И пусть десятеро из дневной смены ждут меня завтра у леса, есть поручение, – добавил я. Нельзя же давать им расслабляться, тем более что работы полно.

Вечером я отчитался баронессе, что всё сделал и даже правильно, во всяком случае мне так казалось, поклонился.

– Много сделали. Украли тоже много?

– Я? Когда? Что?

– Ну, вам же надо кормить ребят! Где-то я вас даже понимаю, – она отвернулась к окну, я перестал видеть её лицо, но руки мяли кружевной платок. – Вы можете остаться, я не буду вас выдавать. Настоящий Шозубринкас вряд ли объявится, а хороший наместник нам нужен. Оставайтесь, при условии, что выполните одну мою просьбу.

– Какую же, миледи?

Баронесса огляделась:

– Только имейте в виду, если хоть кто-то в замке узнает об этом, можете считать себя покойником! Поверьте, я легко могу это устроить, – теперь она стояла вполоборота, закусив губу, напоминала злую белочку – не более.

Я кивнул. Как странно было, что баронесса, которой достаточно сдать меня страже, угрожала смертью, но женщины – тайна за семью печатями.

Вся её просьба заключалась в том, чтобы время от времени передавать часть краденного добра какой-то бабе в столичную деревеньку. Ума не приложу, к чему баронесса устроила такую драму, могла бы просто попросить. Далековато, конечно, но моим ребятам всё равно особо делать нечего, довезут.

– Ой, что делается! – вопил, сползая по стене, Унор. – Леден, слышь, Антута сейчас пришьют. Смотри, смотри!

– Ты б переоделся пошёл, – сказал я, укладывая голову на спинку кресла. Рукава уже коричневые.

– Это не коричневый, это бежевый! – как из-под земли вырос Леден. И оба согнулись пополам.

– Накостыляю! – сказал я, оба разбойника испарились, и брадобрей наконец приступил к делу.

– Слышь, бать, ты без свиста к лесу не приближайся, – выступил Леден, когда я объявился выбритым и подстриженным. – Сам знаешь, у нас с такими разговор короткий.

Я не ответил – что отвечать? Я и сам старался не смотреть в зеркало, откуда взирал слащавенький пижон.

– Мне пора. Вы остаётесь, – бросил я. Уроки танцев и политеса я посещал без их ведома.

У входа в зал столкнулся с баронессой, та сморгнула:

– Наместник? Я вас не признала.

Я невольно коснулся своей щеки. Она всматривалась в моё лицо, и это было даже более непривычно, чем гладкая кожа, по которой соскользнули пальцы.

– Сегодня большой день, – сказала она. – Не терпится увидеть вас в праздничном баркийском одеянии.

– Что? – не понял я.

– Ну, вы же, конечно, не забудете свои корни, наместник. Нас радует, что вы очарованы нашей культурой, но в диковинку было бы видеть вас на празднике в одежде серенидской знати. Это ни к месту.

– Береанно, ниа алана сена7, – выдал я.

Баронесса опёрлась о стену:

– Вы учите баркийский?

– Нет, Гартен учит.

Мы с пажом великолепно сработались. Он учился, обучая меня.

– Интересно, – она опустила глаза. – Доброго дня наместник.

Я исполнил нечто среднее между кивком и поклоном, что на языке знати означало "Удаляюсь, но ненадолго".

Ещё в первый день ребята притащили в мои покои сундук из баркийской повозки, но сегодня я впервые открыл его.

Словно назло Серениду все вещи были чёрными, серыми и коричневыми. Что из этого считается парадным я успел узнать из учебников Гартена. Да, я стал читать, оказывается, даже не забыл, как это делается.

Так что, на баронский бал я заявился в длинном коричневом камзоле с медными бляшками в два ряда от пояса и ниже, чёрных бриджах, серых чулках и коротких сапогах со шпорами.

Барон сидел с торца стола, баронесса – справа от него. Я, конечно же, по его кивку уселся на стул слева. На баркийскую одежду он и бровью не повёл. Хоть я и выделялся. Ведь гости разоделись один ярче другого. В глазах рябило от алого, золотистого, голубого, оранжевого…

Сам барон был в жёлто-золотом, баронесса в тёмно-красном.

Столы ломились от яств, правда, гости к ним не притрагивались. Я предположил, они боялись, барон их отравит. Странно было смотреть, как слуги уносили нетронутые блюда и приносили новые. А гости только переговаривались или произносили пышные речи, поднимая бокалы.

Позже мне объяснили, что это такая традиция: не есть на балах и торжественных встречах. Всё начиналось с обычая не начинать есть раньше хозяина, в то время как хозяина, да и всю знать, учили не набрасываться на еду, как с голодного края. В итоге, обычай перерос в состязание «кто кого переголодает», в конечном счёте, прикасаться к еде у всех на глазах стало считаться неприличным.

Боюсь, уже не вспомню, каков был повод для веселья, но тосты звучали однообразные. И тут я услышал своё имя:

– …Шозубринкаса прата-Завианаку, моего наместника, мою правую руку в любых трудных делах и начинаниях. За чужестранца, который обрёл здесь дом. Будь здоров! – он поднял бокал.

Я встал, взгляды устремились на меня, бокалы зазвенели, люди пили за моё здоровье. Было приятно и немного стыдно, я поспешно сел, чуть не расплескав на себя вино.

Позже начались танцы, и я не упускал шанса показать, чему научился. Рук, что кавалеру полагалось держать ладонями кверху, касались пальчики то одной, то другой прекрасной дамы. В жизни не видел столько красавиц!

Мы кружились в скромных серенидских миноях8, дамы по очереди переходили от одного кавалера к другому. Самым милым я шептал комплименты на баркийском, они опускали глаза, оголяли зубки.

Когда я решил взять перерыв и, отвернувшись к стене, набил рот вафлями – ну, смилуйтесь, уже живот урчал, зазвучали аккорды баркийского фортано9. Танца, неизвестно как попавшего в программу серенидских балов.