Мимо скамейки, на которой он сидел, прошел высокий спортивный парень, одетый только в шорты и сланцы. Под бронзовой кожей красиво перекатывались мышцы. По его вьющимся темным волосам и типичному лицу Родион безошибочно определил в нем итальянца. Когда парень поравнялся с Родионом, он приветливо махнул рукой.
– Buon giorno!5
Итальянского Родион не знал, но на эту фразу его познаний хватило. В ответ он приветливо кивнул головой. Парень прошел мимо, направляясь к пляжу внизу под скалой. Оттуда где он сидел, Родион видел удобные поролоновые лежаки и пестрые полосатые зонтики, в армейском порядке расставленные на белоснежном песке вдоль кромки моря. Некоторые из них были заняты. Рядом с одним из таких зонтиков копошились двое малышей, и Родион на какое-то время отвлекся от своих невеселых мыслей, наблюдая за их игрой.
Вообще-то детей на острове почти не было. Пациентами в основном были взрослые люди. Так что увидеть малышей большая редкость.
Родион снова вернулся к своей памяти. Давай же, выуди хоть что-то, что прольет свет на его прошлую жизнь. Но память отказывалась понимать его. Она словно бы говорила в ответ: «Я и так делаю все возможное, вот же твои первые дни после того, как ты очнулся в палате интенсивной терапии, вот разговор с врачом и не один, вот беседы с некоторыми пациентами больницы, твои размышления. Все то, чем ты занимался в течение последнего месяца. Все аккуратно храниться на моих полочках, распределенное по дням и событиям, и по первому требованию я охотно представляю тебе любую информацию. Все, что ты загрузил в меня. Но я не могу дать тебе того, чего не имею. Так что перестань меня терзать и мучать, требуя чего-то большего».
Но Родион же не дурак, он понимает, что не родился сразу взрослым. Тогда где его детство? Где школьные годы, вся остальная жизнь? Почему он ничего не помнит? И самый главный вопрос, это как ему жить дальше без этих воспоминаний? Куда возвращаться, когда лечение будет окончено и придет пора покидать остров?
Родион задумался и не заметил, как мимо скамейки, на которой он сидел, быстро прошла совсем еще юная девушка, одетая в мини шортики и плотно облегающий высокую грудь топик. Кивнув ему на бегу в знак приветствия, она тряхнула головой, позволяя копне русых волос подпрыгнуть и вновь густой волной рассыпаться по плечам.
Этот невинный жест вдруг отозвался в его голове каким-то смутным то ли видением, то ли воспоминанием. Прядь светлых волос, закрывшая правый глаз вдруг окрасилась красным, так словно ее окунули в кровь. Тягучая темная капля медленно набухла на кончике прядки и полетела вниз.
Родион тряхнул головой, пытаясь ухватиться за мелькнувшее видение, но оно исчезло. А девушка уже удалялась. Теперь он видел только ее узкую спину. Красивые загорелые ноги пружинили при каждом шаге, заставляя локоны подпрыгивать и вновь рассыпаться по плечам в странном немом танце.
Девушка уже почти скрылась из вида за поворотом, когда перед глазами вновь возникло странное видение.
***
Запись слегка потрескивала, отчего голоса на ней звучали несколько неестественно.
– Скажите, что вы чувствовали в тот момент, когда шли вслед за мальчиком в лес.
Небольшая пауза перед ответом, похоже, собеседник вспоминал свои ощущения.
– Мне трудно это объяснить, но я чувствовал некий азарт. Наверное, именно это испытывает охотник, когда уже выследил дичь и теперь выбирает наиболее удобный момент для выстрела.
Правильная уверенная речь. Волнение если и есть, то оно явно не от страха или осознания порочности своего поступка, а только от воспоминаний того сладостного чувства, которое он испытывал в тот момент.
– И вам не было жаль мальчика? Ведь вы понимали, что собираетесь его убить?
На этот раз паузы не было.
– Жаль? А почему мне должно было быть, его жаль?
Легкая усмешка, настолько отчетливая, что даже на пленке слышно, а потом снова ровный голос.
– Все мы смертны, одни раньше, другие позже. И если бы судьба не хотела его смерти, она бы не свела в тот день его со мной.
– То есть, вы считаете себя неким инструментом проведения?
– Я скорее бы сказал, разящим мечом, или роком.
– Или богом?
Смех, в котором нет нервных ноток, потом снова пауза. На этот раз немного длиннее.
– Я не верю в бога. Я думаю, что и вы тоже. Так что вопрос не уместен.
– Отчего же, я как раз верю.
– Не думаю. Человек, который занимается тем, чем занимаетесь вы, просто не может в него верить. Бог и наука, как-то, знаете ли, не вяжется.
– Тем не менее.
– Допустим, вы в него верите, тогда объясните мне, как вся жестокость мира вяжется с милосердием и всепрощением? Или это, как принято говорить сейчас, другое?
– Но ведь того ребенка убил не бог, а вы?
Вот теперь самоуверенность и спокойствие испарились без следа. Сейчас уже можно было поверить, что перед тобой сидит человек, способный убить.
– Но это он сделал меня таким.
– Кто он? Вы же только что сказали, что бога нет. Так кто создал вас таким? И каким таким? Таким, которому чтобы жить дальше, необходимо убивать? Но я не вижу в вас никаких отличий от других людей. Может быть, это вы сами придумали собственную уникальность?
Безликий голос, жесткий теперь, звучал из динамиков, но Илья видел вживую того, чей голос сейчас слышался на пленке. Он был красив, какой-то совсем не мужской красотой. Темные как смоль волосы, карие глаза за густыми ресницами, полные чувственные губы и прямой нос. А еще он обладал настолько располагающей улыбкой. Наверное, именно она помогала ему входить в доверие к людям.
– Но если я самый обычный, то чем вы объясните мои поступки? Разве обычные люди совершают такое?
Ударение на обращении вы, словно у него-то самого объяснение есть. И как быстро он взял себя в руки. Голос снова ровный и спокойный.
– Вы просто ничем не примечательный подонок и извращенец, который не ценит человеческую жизнь.
– А вы считаете, что человеческая жизнь такая уж большая ценность?
– А разве нет?
Снова усмешка.
– Возможно, это зависит от той пользы, которую конкретный человек приносит обществу. Есть ценные экземпляры, а есть такие, которые только обуза для общества.
Ну, надо же, прям философ!
– И вы, надо думать, избавляли общество от таких ненужных людей?
– Именно так.
Ого, санитар планеты!
– Что-то не вяжется с вашей теорией. Владиславу Ярохину было всего девять. Он еще не успел проявить все свои таланты. А вдруг, с годами он стал бы очень ценным членом общества? Ведь он мог бы, например, выучиться на конструктора, или врача, программиста…
Сейчас этого не видно, но Илья знал, что глаза собеседника при этих словах недобро блеснули.
– Ваш Ярохин уже в свои девять лет был законченным подонком. Он без зазрения совести обижал тех, кто слабее и младше. Причем, обижал жестоко. Так что, вряд ли, он бы со временем поменялся. Да, и потом, откуда у него деньги на то, чтобы получить образование. Отца вообще нет, мать пьет, на сына ей плевать. Если и имела что, давно пропила. Так что, пополнил бы ваш Ярохин ряды шпаны на районе и мешал бы нормально жить добропорядочным гражданам, пока не нарвался бы на такого же отморозка, но посильнее. Получил бы нож в спину, и на этом все бы закончилось.
– Но если вы ошибаетесь. Вы ведь даже шанса попробовать ему не дали.
– Сколько их по улицам ходит тех, кому шанс дали и что, много этим шансом воспользовалось? Да вы посмотрите, что твориться вокруг!
Пару минут раздавалось только потрескивание пленки. Илья вспомнил, что в это время собеседник улыбнулся ему своей открытой обезоруживающей улыбкой. Той улыбкой, которая помогала этому зверю легко входить в доверие к будущим жертвам. Голос снова зазвучал, и на этот раз он был насмешливым.
– Что же вы задумались? Похоже, понимаете, что я прав. Общество убивает себя само, так что я не хуже и не лучше других. Таких, как я, много, просто остальные делают все изощрённее, не так откровенно. Или вы будете утверждать, что алкаш, отнимающий у матери пенсию, обрекая ее на голодную смерть, не убийца? Или банк, устанавливающий грабительские проценты для людей, вынужденных занимать деньги, например, на лечение близких? Как назвать людей, наживающихся на несчастьях? Молчите. Не знаете ответ, или ответ слишком чудовищен? Задайте себе эти вопросы. Я уверен, честные ответы вас удивят, и вы по-другому посмотрите на многие ситуации и поступки.