Москва как столица молодого, динамично развивающегося государства, – «источник вдохновения» как для потенциальных коммунистов, так и для будущих модернизаторов – привлекала интеллигенцию всего так называемого Востока по совсем иным причинам[91]. Узбеки учились на отделениях литературоведения и журналистики, используя новые идеи и контакты для формирования художественных образов и политических идеалов молодой узбекской нации. Как отмечает Адиб Халид, к середине 1920-х гг. Москва стала «центром узбекской культурной жизни»[92]. То, что Москва притягивала все больше мигрантов, связывало ее с другими крупными европейскими городами и империями. Культурно-просветительские возможности Лондона и Парижа привлекали в эти города гораздо больше приезжих из африканских и азиатских имперских колоний: те, кто приезжал, чтобы получить там образование, стремились связать свои народы и земли с теми возможностями, которые дают имперские и глобальные сети[93]. Когда из-за кризиса времен Великой депрессии на Западе в городах увеличился уровень расизма и фашизма, в глазах левых интеллектуалов и всего мира в целом Москва представала то образом «будущего», то «единственной надеждой» человечества[94].
О взаимодействии между прибывшими с советского Востока мигрантами и славянскими жителями в модернизирующихся и индустриализирующихся Ленинграде и Москве в межвоенный период известно очень мало. Татары оставались самым многочисленным меньшинством. В Ленинграде их численность поднялась от 1,2 тыс. в 1920 г. до 31,5 тыс. в 1939 г.[95] В Москве проживало более 100 тыс. татар и представителей других, более мелких национальных меньшинств с Кавказа и из Средней Азии[96]. Оксана Карпенко пишет, что татары, которые работали слугами и были связаны с дореволюционным строем, вынуждены были переехать. Новоприбывшие мигранты часто переезжали целыми семьями, чтобы сохранить связь с языком и национальной культурой[97]. В Москве в межвоенный период функционировало 11 школ для детей других национальностей; в 5 из 11 школ обучение велось на татарском языке, хотя многие татары обучали своих детей по-русски[98].
В 1930-е гг. «национальные» учреждения – школы, театры и клубы – пали жертвой официальной кампании против негосударственных организаций. В 1933 г. Ленсовет закрыл национальные объединения, оставив только два «культурных» пространства для нерусских граждан Советского Союза. Один из клубов был предназначен для финнов, евреев, поляков, белорусов и других национальных меньшинств, второй оставили в качестве «дома просвещения» для татар и других народов Востока[99]. Такое разделение спровоцировало и навязало цивилизационный разрыв. Грузины и армяне оказались в пограничном положении: христиане, но проживавшие на имперских землях с многонациональным населением, они считали себя европейцами, но политики и писатели-путешественники считали грузин и армян народами, живущими на самой границе Азии[100]. Как отмечает Скотт, грузины составляли «самую восточную окраину народов, классифицируемых как западные», хотя некоторые группы мигрантов – особенно те, кто занимался грязной работой или торговлей, – считали себя самой западной окраиной среди тех, кого принимающее сообщество считало выходцами с Востока[101].
В 1936–1938 гг. в РСФСР, по словам Терри Мартина, «была запущена целенаправленная, всесторонняя и хорошо организованная кампания по институциональной русификации всех институтов»[102]. Сталинская «кавказская группа», укрепив свою власть в Москве на самых высоких политических позициях, теперь стремилась успокоить русских, которые стали чувствовать себя второстепенными внутри многонационального союза. Московские городские власти последовали примеру Ленинграда и также начали кампанию по русификации культурной жизни и институтов. Были закрыты все школы, периодические издания и культурные учреждения для нерусских граждан, сохранявшиеся до этого времени, разрушены две армянских церкви. Сталин свернул все ранние большевистские антиимпериалистические усилия по продвижению представителей нерусских народов периферии на влиятельные позиции, особенно в их родных регионах, и начал так называемую политику «коренизации». Последовавшие аресты подозреваемых в шпионаже в пользу иностранных государств в эпоху чисток, эмиграция и Вторая мировая война значительно сократили численность меньшинств в Ленинграде и Москве[103].
Города, страны и миграция после Второй мировой войны
Вторая мировая война преобразила Ленинград и Москву. Ленинград, почти обезлюдевший город-герой, переживший 900-дневную блокаду, и Москва, теперь ставшая столицей мировой сверхдержавы, нуждались в серьезных восстановительных и ремонтных работах. Сначала рабочая сила потянулась из близлежащих областей, а затем все больше мигрантов стало прибывать со всех уголков Советского Союза. Представители Кавказа и Средней Азии – иногда с разрешения властей, а иногда без него – приезжали даже в больших количествах, чем до войны, особенно когда послевоенные инвестиции в пострадавшие южные регионы Советского Союза уменьшились. В эпоху холодной войны две столицы стали образцовыми советскими городами, конкурируя с Лондоном, Парижем, Нью-Йорком и Вашингтоном за влияние над странами, еще не примкнувшими ни к одному блоку, или над странами «третьего мира». Ленинград и Москва «расстелили красные дорожки» не только перед жителями нового коммунистического Восточного блока, но и перед гостями из Центральной и Латинской Америки, Азии и Африки. Множество выходцев со сталинского внутреннего Востока демонстрировали, насколько разнообразно постколониальное, социалистическое государство, ставившее перед собой глобальные цели, однако на деле их присутствие свидетельствовало о несовершенстве плановой системы, которая пыталась контролировать передвижение граждан и направлять обученных мигрантов обратно в родные республики для модернизации городов периферии.
По завершении Второй мировой войны в Ленинграде и Москве развернулось строительство: новый городской ландшафт организовывали в стиле крупнейших столиц Европы. Городские центры стали узлами, которые должны были способствовать обеспечению более высоких стандартов жизни для общества, пострадавшего от войны. Советские лидеры рассчитывали, что эта цель будет достигнута с помощью социалистической плановой системы, способной, как они полагали, наилучшим образом распределять ресурсы и перенаправлять потоки людей. «Явные проявления урбанизации» в СССР были, пожалуй, заметнее, чем на Западе[104]. Тенденция уделять основное внимание государства центру, начавшаяся до войны, усилилась; в двух столицах были сконцентрированы услуги и опыт специалистов, приехавших сюда со всего Советского Союза. Ленинград и Москва стали центрами советской и глобальной идентичности, лишь выросшей в военное время; а также благодаря растущему политическому, идеологическому и экономическому значению двух столиц. Этому способствовали развитые образовательные и плановые учреждения, а также промышленность. Такой образ Москвы и Ленинграда распространился по всему Советскому Союзу, а также по всему коммунистическому «второму миру»: в Восточной Европе и за ее пределами[105]. В 1957 г., при спонсорстве Общества советско-чехословацкой дружбы, проводилась четырехдневная телевизионная викторина «Ленинград – Москва: центры Великой Октябрьской социалистической революции»[106]. Подъем статуса двух столиц был частью стратегии по укреплению сплоченности социалистического мира. На VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, проходивший в Москве в 1957 г., приехало 30 тыс. иностранных гостей. Космополитический характер мероприятия имел ключевое значение. Гостей встретил по-настоящему глобальный город, открыв свои двери в том числе и перед бывшими колонизированными народами, пережившими экономические трудности, изоляцию от центра или насилие со стороны государства[107]. После фестиваля газета «Комсомольская правда» писала, что «любовь всего мира к Москве ощущается полно и ясно»[108].
