Когда говорят о развитости мировых городов, фактор мобильности в ней остается недооцененным. Как утверждают Дорин Мэсси и Саския Сассен, секторы бизнеса и финансов питают западные мегаполисы капиталом, а также предоставляют им возможность управлять и контролировать обстановку за пределами государственных границ[58]. Сбор информации, ее обработка и распространение происходят почти незаметно. Мигранты же начинают играть роль инструментов, которые можно использовать в государственных или частных учреждениях и предприятиях[59]. Сассен отмечает, что глобальные города оборачивают себе на пользу миграцию двух типов: во-первых, «официальную», и тогда мигранты устраиваются в системах, требующих профессиональных знаний или умений; во-вторых, миграцию простых рабочих, которые смогут влиться в сокращающиеся, но все еще значительные ряды промышленной рабочей силы или, что более вероятно, устроятся на работу в сфере услуг, не требующих высокой квалификации[60]. Мэсси отмечает аналогичные потоки «постиндустриальной миграции»[61]. Происхождение мигрантов и то, как новоприбывшие формируют городское пространство, кажутся несущественными вопросами; призывы включить их в исследования глобальных городов до сих пор встречаются в научной литературе от случая к случаю[62].
Социалистический характер Ленинграда и Москвы расширяет и дополняет представления о концепте глобальных городов множеством новых характеристик. Мэсси подчеркивает значимость фактора «неолиберальной глобализации в их формировании»[63]. Дженнифер Робинсон, критикующая исследования, посвященные мировым городам, за игнорирование мегаполисов «южного мира», возникших из экономических узлов региональной и мировой экономики, настаивает на том, что ключевую роль в образовании глобальных городов играет капитализм[64]. Москва лишь в постсоветскую эпоху начинает восприниматься наравне с глобальными городами, хотя и тогда она рассматривается как пример «конкурирующей глобальности»[65]. В данном исследовании я выступаю против идеи конкуренции глобальных городов, даже в период холодной войны. Включение Ленинграда и Москвы советского периода в ряд мировых городов расширяет понимание характера современного – капиталистического или некапиталистического – развития. Их государственные институты и учреждения, коридоры которых были заполнены гражданами со всего СССР, выполняли командно-управленческие функции, выходящие за пределы государственных границ, во «второй мир» и далее. Как и в капиталистических странах Запада, на социалистическом Востоке усиление неравенства между центром и отдаленными регионами также вызывало проблемы экономического развития и обусловливало устремившиеся в центр миграционные потоки[66].
Ключевым признаком глобальных городов является попытка сдержать в некоторых рамках экономический динамизм, вызванный миграцией, с помощью методов государственного контроля. Одним из таких методов являлся контроль регистрации по месту жительства граждан. В условиях советской плановой экономики он осуществлялся с помощью особой системы, хотя уровень государственного контроля над передвижениями граждан был гораздо ниже, чем об этом заявляли на официальном уровне. Официальные концепции дома и развития накладывались на частные представления об этих вопросах и трансформировались по мере того, как граждане перемещались по стране. Как отмечают Нина Глик Шиллер и Айше Чаглар, «локальность влияет» на процессы миграции, но ее влияние содержит много нюансов, которые не отражены в существующих исследованиях на данную тему[67].
С начала XX в. имперские и глобальные сети усилили роль Санкт-Петербурга (Ленинграда) и Москвы. Приезжие из дальних регионов сравнивали экономические возможности и политическую мощь двух столиц. Становление Советского Союза как послевоенной сверхдержавы повысило статус Ленинграда и Москвы внутри и за пределами советских границ. Сочетание усилий государства по развитию передовой социалистической экономики через плановые перемещения со множеством официальных и неофициальных возможностей переезда на новое место толкало мигрантов в путь в две столицы. Советское государство с опозданием последовало за глобальной тенденцией концентрировать государственные инвестиции и вкладываться в развитие основных европейских регионов Союза, поэтому сокращение финансирования других регионов имело свои последствия. Тем не менее значительное количество мигрантов в Ленинграде и Москве лишь укрепляло глобальный характер столиц, пусть и не так, как планировал режим.
От империи к Союзу
Первые поколения мигрантов с востока и юга появились в Санкт-Петербурге и Москве еще во времена империи. Вдали от родного дома они взаимодействовали с людьми, обучались новому и участвовали в формировании городских пространств и культуры. Две столицы сохраняли привилегированный статус на протяжении всего бурного периода перехода от царской власти к советской, попеременно предлагая их жителям политические и административные связи, экономические перспективы и «путь к европейскому [а позже и социалистическому] современному обществу»[68]. В СССР эти мощные города считались потенциальными мировыми центрами: Петроград, позже Ленинград, и Москва играли ключевую роль в государственной кампании по привлечению разных народов внутри молодого государства и из-за его границ[69]. Вне зависимости от государственных планов, статус столиц и возможности, которые они могли предоставить, привлекали все большее число людей – кого-то принимали радушно, а кого-то – нет.
В эпоху царизма миграционные потоки направлялись к столицам теми путями, которыми шли русские завоеватели, но в обратном направлении. Правители Российской империи выбирали элиту среди жителей недавно завоеванных нерусских земель и приглашали избранных посетить столицу или даже поселиться в самом сердце империи. Приезжавшие из разных регионов люди служили доказательством величия империи, а также могли оказаться полезными в качестве лояльных посредников между государством и колонизированными народами[70]. Сети, которые начинала выстраивать империя, были сосредоточены вокруг этих политических деятелей и вокруг торговли. Небольшие татарские кварталы возникли в Москве в XVII в., и в первоначальном Петербурге был свой «Татарский переулок»[71]. В начале XIX в. сердцем немногочисленного грузинского сообщества стала Московская грузинская православная церковь, а армянские кружки собирались в районе нынешнего переулка Чернышевского, там располагались школы и три церкви[72]. Во времена имперской России потомки привилегированных семей или молодые люди, сумевшие как-то привлечь внимание властей, получали образование в институтах востоковедения или изучали иные науки в университетах двух столиц[73]. Образование, полученное в европейской университетской традиции, могло, как надеялись правители, способствовать более успешному контролю над присоединенными землями[74]. Передвижения академиков, студентов и царских чиновников катализировали связи между имперским ядром и периферией, заложив основу для сетей советской эпохи.
