Их присутствие изменило городской ландшафт и вызвало негативную реакцию местных жителей, хотя качество и стоимость привезенных товаров были оценены по достоинству. А потом милиция, получив от муниципальных властей приказ очистить московские улицы к Олимпиаде 1980 г., начала «зачистки». «Черных» торговцев «вывезли на 101-й километр»[30] – туда, где уже не требовалась московская прописка. Одновременно с этим начались государственные кампании по переселению граждан, особенно из Средней Азии, в регионы с дефицитом рабочей силы – в первую очередь на Дальний Восток России (поскольку советские власти по всей стране пришли к выводу, что советская экономика не могла больше финансово поддерживать растущее население Юга). Следующие изменения наступили не в эпоху перестройки, а в турбулентном 1990 г. Жизнь на периферии стала еще труднее, после того как политическим решением были сокращены государственные расходы на наиболее бедные республики, что вызвало национальные волнения и жестокую реакцию на них со стороны государства. Движения за бо́льшую автономию республик в составе СССР теперь выступали за полную их независимость. В условиях политической неопределенности и все более тяжелых условий жизни мигранты, приехавшие в Ленинград и Москву до и во время 1980-х гг., не могли понять, стоит ли им там остаться или лучше вернуться домой. Из-за дефицита продовольствия пропало ощущение безопасности, а реформы в СМИ 1990 г. предоставили легальную трибуну для националистических и расистских высказываний. Мигранты отмечают, что в этот период вплоть до официального распада Советского Союза они утратили веру в СССР как в государство, где усилия и активность обязательно будут вознаграждены.
Сложно понять и подсчитать, насколько многонациональными были Ленинград и Москва, поскольку в этих городах действовала «политика непризнания» национальных меньшинств[31]. А в довольно подробные ежегодные переписи населения не включали статистические сведения об этническом происхождении жителей[32]. Статистика официальных отчетов, предназначенных для широкого круга читателей, отображала исключительно белокожее славянское население городов[33]. Советские муниципальные власти были убеждены, что, получив в Ленинграде и Москве все навыки, мигранты с Кавказа, из Средней Азии или других менее развитых регионов СССР обязательно уедут домой, увезя и навыки, и все заработанные в городах деньги. В дружбе народов не они, а русские должны были сыграть роль «старшего брата», несущего прогресс в отдаленные республики. Данные Всесоюзной переписи являются единственным официальным источником, содержащим данные по этническому составу населения. Самые ранние подсчеты касаются татарского населения, из-за более ранней интеграции и относительной географической близости к европейской части СССР: в 1959 г. в Москве их насчитывалось 80,5 тыс. человек, притом что численность армянского, грузинского, чувашского и мордовского населения была чуть больше 5 тыс. человек[34]. Количество мигрантов с советского Юга в городах постоянно росло: по данным Всесоюзной переписи уже в 1989 г. было зарегистрировано более 30 тыс. человек из Средней Азии как в Ленинграде, так и в Москве, в дополнение к более чем 30 тыс. выходцев из Азербайджана[35]. Определенно существует шанс, что в государственной статистике, основанной на самоидентификации граждан, недостаточно представлены этнические меньшинства, которые могли причислить себя к русским или, что более вероятно, вообще не участвовать в переписи[36]. Как отмечает Вера Глубова, в последнее советское десятилетие в переписях все чаще стали занижать численность представителей этнических меньшинств, потому что миграция из советской Азии в Москву была в два-три раза выше, чем из европейской части страны[37]. Ольга Вендина пишет, что к концу советской эпохи представители кавказских и среднеазиатских народов составляли значительную часть всего нерусского населения столицы (доходившую до 20 % от общего числа жителей)[38].
Для нашего проекта мы провели семьдесят пять устных интервью с бывшими советскими гражданами, среди которых были студенты и специалисты, торговцы и владельцы магазинов, квалифицированные и неквалифицированные рабочие, туристические агенты и демобилизованные солдаты[39]. Респонденты представляли разные национальности: буряты, народы северного Кавказа, армяне, азербайджанцы, грузины, казахи, кыргызы, таджики и узбеки, которые прожили месяцы или годы в Ленинграде и Москве с 1950-х по 1990-е гг., но в основном в последние два десятилетия советской эпохи. В мое исследование также включены рассказы ученых и журналистов[40]. Сборник интервью скорее выполняет иллюстративную, а не репрезентативную функцию. Я ставил перед собой цель запечатлеть как можно больше аспектов миграции, то есть описать миграцию глазами, словами и воспоминаниями тех, кто непосредственно был ее участником и наблюдал ее последствия в Ленинграде, Москве и других ближних и дальних точках позднего Советского Союза.
Эти устные рассказы дают уникальную возможность заглянуть в советскую повседневную жизнь. При изучении такого динамичного процесса, как миграция, важно прислушаться к голосам тех, кто участвовал в движении. Их рассказы свидетельствуют о том, как «матрицы социальных условий влияют на людей и формируют их личность, а также то, как люди, со своей стороны, на них реагируют, как действуют и как меняют арену социальной жизни»[41]. Эти источники приобретают дополнительную ценность при изучении таких современных государств, как СССР, которые скрывают масштабы и приуменьшают значимость человеческой мобильности как формального, так и в особенности неформального характера[42]. В приложении к данной книге подробно описана предыстория этих интервью и те трудности, которые возникали во время их проведения, ведь на ответы, полученные в ходе разговоров, могут влиять такие факторы, как, например, языковой барьер, обстановка и восприятие интервьюера (или же характер общения между ним и респондентом)[43]. Кроме того, то, какие слова подбирают разные люди и как описывают жизнь в целом, зависит от их стратегий повествования. В воспоминаниях мигрантов переплетены прошлое и настоящее. Вспоминая советское прошлое, проведенное в Ленинграде и Москве, они хорошо отзывались об этом времени, сравнивая его с постсоветским периодом, когда с 2005 по 2011 гг. акты насилия на расовой почве ежегодно забирали десятки жизней[44]. Контраст между советскими и постсоветскими опытом миграции в интервью, несмотря на то, что вина за проявления ксенофобии и насилия, которые мигрантам пришлось испытать в 2000-х гг., неожиданно смещалась, подчеркивал отчетливо задокументированную ностальгию по «воображаемой эмоциональной карте» СССР, на которую бывшие советские граждане наносят свои представления о стабильности, общности и взаимном доверии[45]. Особенно сильно в их голосах улавливается тоска по тому времени, когда молодыми они были мобильны и мечтали добиться успеха. Мигранты с нежностью вспоминали время, когда они верили, что все препятствия можно преодолеть и ничто не предвещает беды[46].
