Портье сделает все в точности, как велел господин. Он был наслышан про чаевые, которые дают арабы, мечтал получать такие. Сегодня наконец и ему перепало. Он с радостью оказал бы господину и кучу других услуг, но господин. увы, остался глух к его намекам. С грустью смотрел портье, как добыча ускользает у него из рук: господин вышел на улицу и направился в сторону набережной. Фургон связи стоял на стоянке для автомашин. Великому Гади Беккеру пора было отправить донесение и убедиться в том, что можно начинать большую операцию.

Монастырь стоял в двух километрах от границы, в лощине меж высоких валунов, среди которых росла желтая осока. Место было печальное: запущенные постройки с осевшими крышами, двор, окруженный полуразрушенными кельями, на каменных стенах которых нарисованы девчонки с обручами. Какой-то постхристианин открыл было здесь дискотеку, а потом, как и монахи, бежал. На заасфальтированной площадке, предназначавшейся для танцев, стоял, подобно боевому коню, которого готовят к битве, красный "мерседес", подле него – чемпионка, которая его поведет, а у ее локтя – Иосиф, распорядитель-администратор.

– Сюда, Чарли, привез тебя Мишель, чтобы заменить номера на машине и проститься с тобой; здесь он вручил тебе фальшивые документы и ключи. Роза, протри еще раз эту дверцу, пожалуйста. Рахиль, что за бумажка валяется на полу?

Перед ней снова был придирчиво требовательный Иосиф. У дальней стены стоял фургон связи, его антенна тихо покачивалась от дуновений жаркого ветерка.

Таблички с мюнхенскими номерами были уже привинчены. Вместо знака дипломатического корпуса появилась пропыленная буква "Г", обозначавшая, что машина зарегистрирована в Германии. Ненужные мелочи были убраны. На их место Беккер, тщательно все продумав, стал раскладывать сувениры со смыслом: в карман на дверце был засунут затасканный путеводитель по Акрополю; в пепельницу брошены зернышки от винограда, на пол – апельсиновые корки, бумажки от греческого мороженого, обрывки оберток с шоколада. Затем – два использованных входных билета для осмотра развалин в Дельфах, карта дорог Греции, выпущенная "Эссо", с прочерченной красным дорогой из Дельф в Салоники, с пометками на полях, сделанными рукою Мишеля по-арабски, рядом с тем местом в горах, где Чарли стреляла и промазала. Расческа с застрявшими в зубьях черными волосками, протертая остро пахнущим немецким лосьоном для волос, который употреблял Мишель. Пара кожаных шоферских перчаток, слегка сбрызнутых одеколоном Мишеля. Футляр для очков от Фрея из Мюнхена, в котором лежали очки, случайно разбившиеся, когда их владелец остановился недалеко от границы, чтобы взять в машину Рахиль.

Покончив с этим, Иосиф тщательно осмотрел и саму Чарли от туфель до головы и обратно, задержав взгляд на браслете и наконец – нехотя, как ей показалось, – переведя его на маленький плетеный столик, на котором лежало новое содержимое ее сумочки.

– А теперь положи все это, пожалуйста, в сумку, – сказал он и стал наблюдать, как она принялась раскладывать по-своему платок, губные помады, водительские права, мелкую монету, бумажник, сувениры, ключи и прочую ерунду, старательно подобранную, чтобы при осмотре все говорило в пользу ее легенды.

– А как насчет писем? – спросила она. И, следуя манере Иосифа, помолчала. – Все эти его страстные письма – я, конечно же, стала бы возить их с собой, верно?

– Мишель этого не позволил бы. У тебя строжайшие инструкции держать письма в надежном месте на твоей квартире и, уж во всяком случае, не пересекать с ними границы. Впрочем... – Он достал из бокового кармана куртки маленькую книжечку-дневник в целлофане. У книжечки была матерчатая обложка и в корешок вставлен карандашик. – Поскольку сама ты дневник не ведешь, мы решили вести его за тебя, – пояснил он.

Чарли покорно взяла книжечку и вынула ее из целлофана. Достала карандашик. На нем виднелись следы зубов, а она до сих пор жевала карандаши. Она перелистала с полдюжины страничек. Швили сделал немного записей, но все – в ее стиле. В Ноттингемский период – ничего: Мишель вошел ведь в ее жизнь без предупреждения. В Йорке уже появляется большое "М" со знаком вопроса, обведенное кружком. В конце того же дня – большая мечтательная загогулина: витая в облаках, она чертила такие. Указана марка машины, которой она пользовалась: "На "фиате" – в собор св. Евстафия, 9 ч. утра". Упомянуто про мать: "Осталась неделя до маминого дня рождения. Купить подарок". И про Аластера: "А на о-в Уайт – реклама "Келлога"? Она вспомнила, что он туда не поехал: компания "Келлог" нашла кого-то получше – более трезвую "звезду". Ее месячные были отмечены волнистыми линиями, а раза два было шутливо указано: "Не играю". Дальше шла поездка в Грецию – там большими задумчивыми буквами было начертано слово МИКОНОС, а рядом – время вылета и прилета чартера. А добравшись до дня своего приезда в Афины, Чарли увидела целый разворот в начертанных шариковой ручкой синих и красных птицах -' точно татуировка у матроса. Она швырнула дневник в сумку и с треском защелкнула замок. Нет, это уж слишком. В ее жизнь вторглись чужие люди и словно вываляли в грязи. Ей хотелось, чтобы появился кто-то новый, кого можно было бы удивлять, кто-то, кто не стал бы навязывать ей чувства и подделывать ее почерк, так что она уже и сама не в состоянии понять, где ее рука, а где – нет. Возможно, это знает Иосиф. Возможно, это он вчитывался в наспех нацарапанные слова. Она надеялась, что это – он. А он тем временем затянутой в перчатку рукой держал для нее дверцу машины. Она быстро села за руль.

– Просмотри еще раз все документы, – приказал он.

– В этом нет необходимости, – сказала она, глядя прямо перед собой.

– Номер машины?

Она назвала.

– Дата регистрации?

Она все правильно сказала – одну ложь, другую, третью. Машина принадлежит модному мюнхенскому врачу, ее нынешнему любовнику – следует имя. Она застрахована и зарегистрирована на его имя – смотри фальшивые документы.

– А почему он не с тобой, этот живчик-доктор? Это Мишель спрашивает, ты поняла?