– Ты хочешь сказать – в театре, – поправила она его.

Он почти не обращал на нее внимания. Он продолжал стоять к ней спиной, по-прежнему глядя на "мерседес". Он был снова Иосифом, Иосифом, проглатывавшим гласные, старательно строившим фразы и посвятившим себя миссии, которая спасет жизнь невинным людям.

– Словом, здесь твой Рубикон. Знаешь, что это значит? Перейти Рубикон? Ладно, отправляйся домой, возьми немного денег, забудь про революцию, про Палестину, про Мишеля.

– Или?

– Садись за руль. Сделай свой первый вклад в правое дело. Одна. Восемьсот миль. Что ты решаешь?

– А где будешь ты?

Его спокойствия было не поколебать – он снова укрылся за маской Мишеля.

– Мысленно с тобой, но помочь тебе я не смогу. Никто не сможет тебе помочь. Ты должна действовать одна, совершить преступный акт в интересах тех, кого мир называет "бандой террористов". – И продолжал, уже став Иосифом: – Тебя будут сопровождать наши ребята, но в случае беды они ничего не смогут сделать, только сообщат об этом Марти и мне. Югославия не такой уж большой друг Израиля.

Чарли не сдавалась. Инстинкт выживания подсказывал ей это. Она увидела, что он снова повернулся и смотрит на нее, и она встретила его взгляд, зная, что он видит ее лицо, а она его – нет. "С кем ты сражаешься? – думала она. – С собой или со мной? Почему в обоих лагерях – ты враг?"

– Мы еще не довели до конца нашу сцену, – напомнила она. – Я спрашиваю тебя – вас обоих, – что в машине? Ты, или он, или вы оба, а еще и кто-то вместе с вами хотите, чтобы я вела машину... Мне нужно знать, что в ней. Сейчас.

Она считала, что ей придется дожидаться ответа. Будет одно трехминутное предупреждение после того, как он мысленно прокрутит варианты и его принтер выдаст ответ. Но она ошиблась.

– Взрывчатка, – самым безразличным тоном произнес он. – Двести фунтов взрывчатки, брусками по полфунта. Отличное новое изобретение, каждый брусок хорошо упакован, взрывчатка жаро– и морозоустойчива и весьма эффективна при любой температуре.

– Искренне рада, что все хорошо упаковано, – съязвила Чарли, борясь с подступившей к горлу тошнотой. – И где же запрятаны эти брусочки?

– Под обшивкой, в бамперах, в сиденьях. Поскольку это "мерседес" старого образца, в машине есть пустоты под дверцами и в раме.

– Для чего она – эта взрывчатка?

– Для нашей борьбы.

– Но зачем было тащиться ради этого добра в Грецию? Что, нельзя достать это в Европе?

– Мой брат следует определенным правилам секретности, и я обязан неукоснительно их соблюдать. Круг людей, которым он доверяет, чрезвычайно узок, и расширять его он не собирается. По сути, он не доверяет никому – ни арабам, ни европейцам. Когда действуешь в одиночку, никто, кроме тебя самого, и не предаст.

– И в чем же в данном случае будет заключаться наша борьба? – все тем же беспечным тоном осведомилась Чарли.

– Истребление евреев, где бы они ни находились, – без запинки ответил он. – Они изгнали нас из Палестины, и мы должны мстить, привлекая тем самым внимание всего мира к нашему бедственному положению. А кроме того, мы пробуждаем таким путем классовое сознание пролетариата, – добавил он уже менее уверенно,

– Что ж, в этом, пожалуй, есть резон.

– Спасибо.

– И вы с Марти подумали, что будет очень мило, если я в качестве одолжения доставлю все это им в Австрию? – Слегка вздохнув, она встала и подошла к окну. – Обними меня, пожалуйста. Осей. Я не распутная девка. Просто мне почему-то стало вдруг очень одиноко.

Его рука обвилась вокруг ее плеч, и она вздрогнула. Прислонившись к нему, она повернулась, обхватила его руками, прижала к себе и обрадовалась, почувствовав, что и он смягчается, отвечает ей. Мысль ее отчаянно работала – так глаз пытается охватить неожиданно открывшуюся широкую панораму. Но яснее всего она вдруг увидела простиравшийся перед нею конечный отрезок пути, а вдоль дороги – безликих бойцов той армии, к которой она вот-вот присоединится. "Чего он хочет – послать меня с заданием, – думала она, – или попытаться удержать? Наверное, он и сам не знает. Он словно бы пробуждается и одновременно убаюкивает себя". Его руки, по-прежнему крепко обнимавшие ее, придали ей мужества. До сих пор – под влиянием его упорного целомудрия – она считала, что ее тело, жаждущее ласки, не для него. Сейчас же по непонятной причине это чувство отвращения к себе исчезло.

– Продолжай же уговаривать меня, – шепнула она, прижимая его к себе. – Выполняй свой долг.

– Разве тебе мало того, что Мишель отправляет тебя на задание и одновременно не хочет, чтобы ты ехала?

Она промолчала.

– Неужели мне надо напоминать тебе о тех обещаниях, которые мы дали друг другу, – что мы готовы убивать, потому что готовы умереть?

– Не думаю, чтобы слова могли теперь сыграть какую-то роль. Я этими словами, по-моему, уже сыта по горло. – Она уткнулась лицом ему в грудь. – Ты же обещал быть рядом со мной, – напомнила она ему и сразу почувствовала, как руки его обмякли.

– Я буду ждать тебя в Австрии, – жестко сказал он тоном, который мог лишь возмутить ее, а не убедить. – Мишель обещает тебе. И я тоже.

Она отстранилась от него, взяла его лицо в руки – как на Акрополе – и при свете с улицы внимательно в него вгляделась. У нее было такое чувство, что он замкнулся в себе, словно захлопнул дверь, и теперь ни войти, ни выйти. Застывшая и одновременно возбужденная, она подошла к кровати и снова на нее села. Взгляд ее упал на браслет, и она принялась задумчиво крутить его на руке.

– А как ты хочешь, чтобы я поступила? – спросила она. – Ты, Иосиф? Следует ли Чарли остаться и выполнить задание или лучше ей смотаться, прихватив денежки? Какой твой сценарий?

– Тебе решать. Насколько это опасно, ты знаешь.

– Ты тоже знаешь. Еще лучше, чем я. Ты знал об этом с самого начала.

– Ты слышала все доводы – от Марти и от меня.

Расстегнув браслет, она сняла его с руки.

– Доводы, что мы спасем жизнь невинным людям? При условии, конечно, что я доставлю взрывчатку по назначению. Правда, есть такие наивные, которые считают, что можно спасти больше людей, не доставляя взрывчатки. Но они, по-видимому, не правы, насколько я понимаю?