Еще за много лет до того, как Сатао Нкрума исчез, его называли безумцем.

Позже коллеги предполагали, что признаки упадка давно затаились у него внутри, тихо подъедая ум ученого, как лишайники – гнилое дерево. Со временем симптомы проявлялись все сильнее: срывы, резкие перепады настроения, случаи амнезии. Но когда старый мастер Нкрума в возрасте восьмидесяти семи лет начал говорить о Великих джунглях в женском роде, это стало последней каплей. Продумали план, выбрали опекуна. Группа людей с благими намерениями вошла в дом старика одним дождливым утром, чтобы сопроводить его – убеждением или силой – в учреждение, где он будет получать должный уход. Но их ждал неприятный сюрприз.

Сатао Нкрума исчез.

Он покинул скромное жилище, не взяв ничего, кроме одежды, которая была на нем. Он даже не взял дневник, который позднее стал ценнейшим источником сведений о естественной истории региона Замани. Поисковые отряды никого не нашли, и через несколько дней поиски прекратились.

Через пару-тройку десятилетий ученые Лкоссы по-прежнему иногда вспоминали старого Нкруму, размышляя о его печально известном безумии и исчезновении. Некоторые считали, что среброволосые юмбо из глубины Великих джунглей утащили старика и до сих пор танцуют с ним босиком при луне. Другие придерживались более мрачной версии, будучи уверенными, что какое-то злобное существо похитило его прямо из постели. Конечно, эти истории были лишь собранием мифов и фольклора. Экон Окоджо, который не был ученым, знал, что верить таким историям не стоит – они ничем не подтверждены, – но в одном он был убежден совершенно точно.

Великие джунгли полны зла, и доверять им нельзя.

Капли пота катились по затылку, когда он шагал, стараясь сосредоточиться на мерном хрусте под сандалиями, а не на жутковатых черных стволах по правую руку. Точно пятьсот семьдесят три шага – хорошее число. Он мерно постукивал пальцами по бедру, продолжая считать.

Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.

Мурашки покрывали голые руки, несмотря на жару, но он изо всех сил старался игнорировать и их, продолжая считать.

Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.

Он молился Шестерке, чтобы его не назначили в патруль сегодня, но, похоже, боги не услышали его или им было все равно. Были уже почти сумерки – пора, когда кроваво-оранжевое солнце Лкоссы скрывалось за деревьями, и их силуэты словно охватывало пламя. В это время он особенно не любил оказываться рядом с джунглями. Он шумно сглотнул и покрепче перехватил обмотанную кожей рукоять ханджари[4], заткнутого за пояс.

– Мы уже нашли еще одно тело. – Рядом с ним шел Камау, плечом к плечу, устремив вперед ястребиный взгляд. Казалось, близость джунглей его не тревожила, но он выглядел усталым. – Это была старая женщина, которую часто тянуло побродить поздно вечером.

Экон шумно вдохнул.

– Насколько плохо?

– Плохо. – Камау покачал головой. – Нам пришлось завернуть то, что от нее осталось, в одеяло, просто чтобы донести ее до храма для кремации. Это… выглядело не очень.

То, что осталось. Экон оторвал взгляд от деревьев, борясь с внезапной волной дурноты. Камау пытался сохранить спокойное выражение лица. Большинство людей считало, что Экон и Камау, которым было семнадцать и девятнадцать соответственно, похожи скорее на близнецов, чем на старшего и младшего брата, – у обоих кожа цвета промокшей от дождя земли, карие глаза цвета умбры и курчавые черные волосы, подбритые по бокам, как принято у йаба. Но на внешности их сходство заканчивалось. Камау был более мускулистым, а Экон – скорее худощавым. Камау предпочитал проводить свободное время с копьем, Экон – с книгами. А сегодня между ними было еще одно видимое различие.

Кафтан Экона был чист. У брата – запятнан кровью.

– Тебя не было сегодня за ужином, – заметил Экон, пытаясь отвлечься.

Камау не ответил. Он пристально смотрел на куст у подножия ближайшего дерева. Листья у куста были с серебристыми прожилками. Когда брат так и не ответил, Экон прокашлялся:

– Кам?

– Что?

– Я… спросил, где ты был вечером.

Камау нахмурился:

– У отца Олуфеми была работа для меня. Секретная. – Он взглянул на пальцы Экона, которые по-прежнему барабанили по бедру. – Ты опять делаешь эту странную штуку.

– Извини. – Экон сжал руку в кулак, заставляя пальцы остановиться. Он сам не помнил, когда у него появилась эта привычка – считать, но иногда просто не мог остановиться. Этому не было логичного объяснения, но в привычке было что-то успокаивающее, какое-то особое утешение он находил в этих тройных повторах.

Раз-два-три.

Три. Три было хорошим числом, как и любое число, которое на него делилось.

Воцарилась неловкая тишина, и он позволил новому счету заполнить ее. Было легче думать о числах, чем о том, что Камау на самом деле так и не ответил на вопрос. Когда-то они с братом делились друг с другом всем, но теперь это случалось все реже. Когда стало ясно, что больше Камау ничего не скажет, Экон попытался еще раз:

– Так, значит… по-прежнему никаких новых зацепок? Никаких свидетелей?

– А когда они были? – Камау рассерженно пнул камушек. – Все как всегда. Никаких следов, никаких свидетелей, просто тела.

Экона пробрала дрожь. Братья пошли дальше, и между ними, словно осевшая пыль, воцарилась печальная тишина. Прошли почти сутки с тех пор, как последние жертвы Шетани были обнаружены на краю джунглей. По идее, убийства уже не должны были так шокировать – чудовище оставалось угрозой для Лкоссы дольше, чем Экон прожил на этом свете, – но на самом деле привыкнуть к кровавому следу, который оно оставляло за собой, было невозможно. Каким-то образом лужицы крови на земле выглядели ужасающе каждый раз, а изуродованные трупы всегда вызывали тошноту. У Экона сжался желудок, когда он вспомнил отчет о погибших, который прочитал несколько часов назад. Восемь жертв. Самым молодым на этот раз был маленький мальчик, слуга-невольник, которому было не больше двенадцати. Его нашли отдельно от остальных. Кажется, именно таких людей чудовище и предпочитало – беззащитных, уязвимых.

Они прошли поворот тропы, когда солнце еще не село. Внезапно Экон напрягся. Справа от него по-прежнему возвышались деревья, словно стражи; слева простиралась полоска бесплодной рыжей грязи в несколько метров шириной, между городской чертой и границей джунглей – ничейные земли. Это место было ему знакомо. В детстве они с Камау часто приходили сюда поиграть, когда чувствовали себя смелыми или безрассудными. Они делали игрушечные копья из палок и изображали, будто вдвоем могут защитить город от тварей из Великих джунглей, от легендарных монстров. Но эти приключения остались в прошлом, времена изменились. Теперь, когда Экон смотрел на тесно сплетенные стволы, корни и лианы джунглей, он не помнил легенд.

Он помнил голос.

«Экон».

Экон вздрогнул. Каждый раз, когда он слышал в голове голос отца, тот звучал нечетко, как у человека, который выпил слишком много пальмового вина.

«Пожалуйста. Экон, пожалуйста».

Это нереально. Экон знал, но его сердце все равно забилось чаще. Он снова забарабанил пальцами, еще быстрее, пытаясь использовать счет, чтобы отвлечься и сдержать то, что, как он знал, последует дальше.

Раз-два-три. Раз-два-три. Не думай об этом. Раз-два-три. Раз-два-три.

Не помогло. Поле зрения по углам начало туманиться и терять четкость по мере того, как давний кошмар возвращался к нему. Он почувствовал, что теряет контроль, безуспешно пытаясь отделить реальность от воспоминаний, настоящее от далекого прошлого. В воображении он был уже не на краю джунглей, он был в джунглях, он слышал все, видел все, все то, чего не хотел…

«Экон, пожалуйста».

А затем он увидел тело, залитое темной кровью. Он услышал грозный шорох листьев как раз перед тем, как воздух пронзил едкий запах – запах чего-то, что давно умерло. Он увидел темный силуэт, пробирающийся между деревьями, – монстра.