– Претендент Окоджо, вперед.

Экон снова попытался сглотнуть, но ощутил, что в горле пересохло. Он считал шаги – четыре, плохое число. Ноги двигались будто сами по себе, когда отец Олуфеми в последний раз показал на корзину, а затем отошел, освобождая ему дорогу. Наконец Экон заставил себя посмотреть вниз. Там, прямо в центре корзины, он увидел последний кусок пергамента. На нем густыми черными чернилами было написано имя.

Вот оно. Этот листок – последнее, что стояло между ним и всем, ради чего он трудился. Он медленно опустился на колени, не обращая внимания на то, как в них впивается твердый камень. Словно каким-то образом догадавшись, что он последний, кто их потревожит, мамбы громко зашипели в унисон. Их холодные глаза уставились на него, черные, словно кусочки оникса, отколотые от беззвездного ночного неба. Он вспомнил, что сказал отец Олуфеми.

Они кусают только недостойных.

Он сглотнул. Что, если он недостоин? Он подумал о джунглях, о том, что он сделал, – и о том, чего не сделал. Он подумал о старухе, о тайне, которую скрывал, и о монстре – казалось, все всегда приводит к монстру. Он подумал о голосе, который заполнял его кошмары.

«Пожалуйста. – Папин голос в его мыслях звучал глухо и нечетко, полный боли. – Сынок, пожалуйста».

Нет. Экон крепко зажмурился. Он заставил себя подумать о Камау, о храме, о том, как они жили здесь после смерти папы. Он вытеснил видения Великих джунглей воспоминаниями о тренировках на поляне перед храмом в иссушающую жару, о запахе рисового хлеба, который пекся в кухне, о библиотеке, полной книг, которые он мог пересчитывать сколько угодно, снова и снова.

«Будь сильным. – В его сознании зазвучал голос Камау, ободряющий и уверенный, как всегда. – Ты справишься. Кутока м'зизи».

Кутока м'зизи. В словах было шесть слогов. Шесть – хорошее число. Он медленно открыл глаза. Свободной рукой Экон барабанил пальцами по боку, находя прежний ритм, и в такт ему напевал слова предков.

Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.

Кутока м'зизи. Кутока м'зизи.

Этот вечер изменит все. После него он наконец станет частью чего-то, частью братства.

Кутока м'зизи. Кутока м'зизи. Кутока м'зизи.

В глазах своего народа, в глазах города он станет уважаемым воином, мужчиной. Дети будут восхищенно смотреть на него, девушки будут замечать его. Папа, по крайней мере, сможет им гордиться, даже если он этого не увидит. Наверное, мама тоже гордилась бы им.

Кутока м'зизи.

Собравшись с духом, он протянул руку к корзине, вытянув пальцы к змеям. Он сделает это так же, как Шомари, медленно и осторожно. Он отсчитывал дистанцию, которая уменьшалась сантиметр за сантиметром.

Девять, шесть, три…

Дверь с грохотом распахнулась – так внезапно, что Экон вскочил на ноги, выхватив ханджари, еще до того, как разглядел вошедшего. Затем, увидев, кто это, он растерянно опустил клинок.

На них смотрел молодой человек с факелом, в небесно-голубом кафтане, промокшем от пота у шеи. Он был высоким, широкоплечим, с коричневой кожей. Он запыхался, и его грудь шумно поднималась при каждом вдохе. Он был из Сынов Шести.

– Кухани. – Воин ударил кулаком по груди, приветствуя их, и поклонился в пояс.

– Воин Селасси, что все это значит? – Экон никогда не видел отца Олуфеми в таком гневе. Губы святителя сжались в тонкую линию, толстая вена на виске опасно пульсировала. – Как ты посмел прервать священный обряд…

– Простите меня, отец. – Фахим и Шомари переглянулись. Воин поклонился снова, еще глубже. Впервые Экон заметил, что парень дрожит. Когда он снова заговорил, его голос звучал сдавленно:

– Каптени Окоджо приказал мне найти вас немедленно.

Сердце Экона пропустило удар. Этого воина послал Камау? Осознание этого заставило его насторожиться. Что-то было не так.

Черты лица отца Олуфеми заострились.

– Что случилось? Говори.

Воин Селасси распрямился и посмотрел в глаза отцу Олуфеми.

– Ночной зоопарк Бааза Мтомбе, – прошептал Селасси. – Он горит.

– Бвана и би Боладжи, спасибо, что пришли так быстро.

Стоя рядом с отцом Масего, я наблюдаю, как родители медленно поднимаются по последним ступеням храма Лкоссы, и стараюсь сдержать волнение. Возможно, дело в серо-стальном небе, которое нависает над нами и отбрасывает мрачную тень на все, как обычно бывает днем в это время года, но сегодня они оба выглядят особенно уставшими и истощенными.

На деле я знаю, что они всегда такие.

Родители пришли на другой конец города, потому что за ними послал отец Масего. Обычную улыбку на лице папы сменила тонкая напряженная линия губ, и я понимаю, что ему больно. Подъем по такой лестнице, как эта, плохо сказывается на его спине, сгорбленной после многих лет работы в полях. Я смотрю на его ладони, покрытые мозолями. Они такие большие, что могут полностью скрыть мои. У него темно-коричневая кожа и круглое лицо. Говорят, что я пошла в него. Рядом с ним мама, ее тронутые сединой косы уложены в высокий узел. Она поддерживает его под локоть, когда они наконец поднимаются на площадку. Ее глаза цвета темной меди неотрывно смотрят на меня.

Ничего хорошего.

– Кухани. – Мама приветствует отца Масего сдержанным почтительным поклоном. Папа следует ее примеру, хотя и более неуклюже. – Ваше сообщение, которое мы получили сегодня утром, очень удивило нас. Мы с мужем были на работе, понимаете, и нам платят по часам…

– Приношу извинения за то, что оторвал вас от ваших дел, – произносит отец Масего. Сегодня на нем простые синие одежды, но седые дреды, собранные в хвост сзади, и ухоженная борода придают ему возмутительно царственный вид. – Но я боюсь, что дело срочное.

Впервые мама переводит взгляд с меня на отца Масего. На ее лбу появляется тревожная морщина.

– Все в порядке? Что-то случилось?

– Что ж… – Отец Масего ненадолго замолкает, словно подбирая слова. – Можно и так сказать. С вашей дочерью сегодня утром произошел один случай.

Я чувствую, как старик смотрит на меня, но не отвечаю на его взгляд.

– Пообщавшись с несколькими свидетелями произошедшего, – продолжает он, – я решил, что лучше всего поговорить с вами лично – и немедленно.

– Адия Боладжи.

Полное имя. Совсем ничего хорошего. На этот раз я невольно поеживаюсь, когда ощущаю хлесткий взгляд мамы, острый, как клинок. Даже папа выглядит печальным.

– Что она натворила на этот раз?

– Ничего! – Мой голос звучит до отвращения высоко, будто выдавая вину. Я почти подросток, но голос звучит все равно как у ребенка. Я смотрю куда-то между родителями, а потом торопливо продолжаю: – Я хочу сказать… это была случайность. Брат Исоке…

– Сейчас получает необходимую помощь в храмовом лазарете, – произносит отец Масего. Он поворачивается к родителям: – Насколько я понял, этим утром он занимался с Адией и еще несколькими юными дараджами, когда она продемонстрировала слишком много… энтузиазма.

– Энтузиазма? – Папа растерянно хмурит лоб.

Отец Масего кивает.

– В этом упражнении ученики должны были призвать небольшое количество сияния из земли и позволить ему пройти через них, а затем тут же выпустить его. Адия призвала намного больше, чем ожидал брат Исоке, и когда он попытался поправить ее стойку, она словно…

– Ох, да ладно, волосы у него снова отрастут! – фыркнув, перебиваю я. – Ну… в конце концов.

Услышав это, родители вздрагивают. Маме приходится схватить папу за руку, чтобы не дать ему опрокинуться назад, на ступени. Пошатнувшись, он в ужасе смотрит на меня. Раньше я уже видела этот взгляд, и мне больно видеть его снова. И мне так же больно, что отец Масего жалуется им на меня. Я не виновата, что сияние земли так охотно приходит ко мне. Так было всегда, сколько я себя помню. Я хмуро гляжу на него и шевелю пальцами ног, ощущая, как сияние приятно покалывает ступни. Если бы я захотела, я могла бы, наверное, спалить его дурацкую бороду. Словно прочитав мои мысли, он предупреждающе смотрит на меня и незаметно смещается влево, чтобы оказаться немного дальше.